Дмитрий Николаевич с Ангелиной Павловной, загоревшие, улыбающиеся, все еще в полете-пути и там, в знойном Египте, мыслями, ощущениями, расцеловывались, обнимались с Ингой и Игнатом. И всю дорогу до дома что-то рассказывали веселыми, бодрыми голосами, бурля впечатлениями, как и все возвращающиеся из поездок дальних туристы.

Инга с Игнатом отмалчивались, отделывались короткими замечаниями, улыбались дежурно и мучились взаимным налетом отчуждения.

Глупо! Так глупо! Но Инга, прячась от трудного, неясного, уже вставшего между ними вопроса, напомнила утром Стрельцову свою просьбу не обсуждать его вчерашнее предложение.

Под радостные вопли детей, ироничные высказывания Фенечки, бодрое похрюкивание Степана Ивановича водворились в дом прилетевшие с огромными чемоданами и встречающие.

Стрельцов придержал Ингу за локоток, когда она снимала шубку, дождавшись «очереди» к гардеробу.

— Пойдем посидим в кафе, — шепнул ей на ухо Игнат тоном, больше похожим на приказ. — Пусть придут в себя и новости переварят. — Помог ей надеть шубку снова, не давая опомнится, и крикнул остальным: — Мы отлучимся ненадолго, вы пока без нас пообщайтесь!

Стрельцов привел молчавшую Ингу за руку в кафе в соседнем доме, не предоставив возможности слинять по дороге. Инга демонстрировала буку детсадовскую, сама на себя ужасно досадуя.

— Инга, — воззвал к ее разуму Игнат, когда официант, приняв заказ, отошел от их столика, — мы же не расстрел пионеров-героев обсуждаем!

— Почти! — отозвалась «девочка» Инга.

— Давай так! — предложил жестко Стрельцов. — Проясним главное. Ты хочешь жить со мной?

Инга смотрела в окно, Игнат ждал. Она повернула голову, посмотрела на него и удостоила-таки ответом.

— Хочу, — сурово, как показание в суде давала. — Но мое желание ничего не меняет!

А Стрельцов обнаружил, что расслабляется. Оказывается, весь день, с того момента, как проснулся, он находился в напряжении телесном и душевной собранности, как натянутая струна на колке гитарном.

— Тебе так трудно поменять Москву на Питер?

— Мы уже это обсуждали, — чувствуя, что сейчас заплачет, настаивала на своем Инга, — у меня работа…

— Точно такую же можно найти в Питере, даже еще и лучше. Я помогу, к знакомым обращусь, — перебил ее Игнат, нивелируя препятствие первое.

Инга собралась было ответить, но тут подошел официант, принесший их кофе. Она дождалась, когда он отойдет, и с нарастающим возмущением в голосе продолжила:

— Можно найти. Но есть еще и Федор…

— Который может вполне благополучно жить с нами, тем более что они с Машкой сдружились, — угробил значимость второго препятствия, перебив ее, Стрельцов.

— Ну да! — возразила она. — Сорвать его из школы, от друзей-приятелей, а через полтора года обратно в Москву поступать!

— Ну и что! Может в Москве поступить, а может — в Питере! Не захочет переезжать — останется с Ангелиной Павловной и отцом! Это что, такая проблема?

— Ну, наверное! — не с горячей силой убеждения упорствовала Инга. — А Фенечка…

— Тот же вариант: может с нами в Питере, не захочет — останется здесь, — и посмотрел на нее тяжелым взглядом. — По-моему, дело не в них, а в тебе. Это ты боишься перемен, все остальное — лишь повод убедить саму себя в невозможности переезда и жизни со мной. Никаких непреодолимых препятствий нет, проблема лишь в твоем страхе. А все остальное можно решить, главное — захотеть. У меня не такая большая квартира, как у вас, но мы все вполне в ней разместимся. Я строю дом за городом, правда, уже два года, но потому что мне некуда было торопиться, да и для одного он великоват. Значит, сейчас ускорим стройку, и уже через полгода туда можно переселяться, хоть десять человек живи! Я хочу быть с тобой каждый день, делить заботы-радости. Может, я и спешу со своим предложением, но жизнь так стремительна, мне уже сорок, хочется не семьи выходного дня, а настоящей. С тобой. Я не знаю, почему так получилось, но так получилось, и это замечательно.

Она не ответила. Смотрела на него, и внутри, от горла до солнечного сплетения, рвалось что-то на куски, и было больно-больно!

Они больше не разговаривали, разъединившись мыслями, судьбами и теми самыми проклятущими ожиданиями!

Господи, как же это больно! Кто бы знал! Инга как-то смогла выдержать их возвращение домой, шумное общение с семьей, проводы Игната с Машей — как в тумане, с пеленой на глазах от прилагаемых сверхусилий удержать ровное лицо, не выпуская эмоций.

— Пока, — сказал Стрельцов, посмотрел на нее, свою боль внутри проживая. Публики вокруг много, а боль у них одна на двоих, не публичная — держались оба!

— Пока, — повторил он, шагнул к Инге, прижал ее к себе и поцеловал в губы.

В абсолютной наступившей тишине — поцеловал.

И ушел вместе с Машкой.

Инга развернулась на негнущихся ногах и прошагала в свою комнату, как солдатик — ать-два, ать-два!

И рухнула на постель — в слезы.

Один раз коротко стукнув, распахнула дверь и въехала маркиза на своем «драндулете», как обычно проигнорировав такую милую вещь, как церемонии всякие.

— Что случилось? — строго спросила Анфиса Потаповна.

— Ничего! — глухо в подушку пробурчала Инга.

— Ну-ка! Немедленно утрись и объясни, что у вас случилось! — приказала Фенечка сурово.

Инга перестала плакать, повздыхала в девичий слезный приемник-подушку, села на кровати, спустив ноги на пол.

— Фенечка, а ты не могла бы отстать?

— В другой раз, — пообещала та невозможное. — Так в чем у вас предмет разногласий?

— Ты не отстанешь, да? — вздохнула старушкой над судьбинушкой Инга.

— И не надейся! — и потребовала нетерпеливо: — Да скажи ты, наконец, что случилось-то!

— Ничего, — сдалась Инга. — Игнат Дмитриевич предложил мне переехать к нему в Питер и жить вместе.

— И… — поторапливала бабушка.

— И ничего, — прикрыв глаза ладонью, призналась Инга. — Сказке конец.

— Ты отказалась, — продолжила логическую цепочку Фенечка.

— Ба, да всем прекрасно понятно, что это невозможно, — замученным голосом произнесла Инга. — У меня работа, семья, Федька, ты, мама, вон Степан Иванович…

— Понятно! — не предвещающим ничего хорошего тоном оповестила Фенечка. — Деточка, ты что же это вытворяешь?

— Ба, не надо! — попросила Инга. — У меня нет сил сейчас что-либо выслушивать!

— Извини, но тебе придется! — возразила ледяным дворянским тоном Анфиса Потаповна. — Это что за чушь?! При чем тут я, Федя и Геля? Что, как до серьезного дела дошло, так кишка тонка оказалась, слабо, страшно?

— Да о чем ты говоришь, Феня?! — взорвалась Инга.