— Бумажкин. Какого хрена?

— Никита? — Сереге прищурился, присматриваясь к человеку, который был освещен только со спины. — А ты, какого хрена?

— Я слышал, что ты тут. И делов натворил.

— Я делов натворил?

— Ну а кто же? — хмыкнул Коллонтай и, обернувшись, небрежно бросил охраннику. — Иди, покури пока подальше отсюда.

— Надеюсь, Кузнецов выкарабкается, — вздохнул Сергей.

Кузнецова уважали не только на коммунистических станциях — он был в почете и среди сталкеров остального метро, и в среде охотников. Ходили слухи, что именно слава железного и благородного наркома постоянно подстегивала местную госбезопасность копать под этого человека. Но особое расположение Генерального секретаря партии, ценившего навыки и харизму Кузнецова, оберегало наркома. Маломальский понимал, что никто на Красной линии не обладал такими возможностями по их со Странником освобождению, как комиссар красных следопытов. И вот сейчас этот самый человек лежал в реанимации с распоротым животом и продырявленными легкими.

— Да. — Коллонтай кивнул. — Мы все тоже надеемся. Но тебе бы впору о себе беспокоиться.

— А что я? — Сергей исподлобья посмотрел на Никиту. — Я сталкер, у нас нейтральный статус. Я арестован незаконно.

— Да ты хоть понимаешь, в чем тебя и этого твоего попутчика обвиняют? Вам не поможет никакая неприкосновенность! Вы теперь политические!

— Что за бред! Неужто ты сам в это веришь?

— А во что мне верить, Сергей? На нашу станцию ворвалась банда фашистов… Люди погибли!

— А при чем тут я, скажи на милость?! Мы сами пытались удрать от этих головорезов! И к кому, как не к вам, нам было бежать?!

— Ты знал, что у нас перемирие, и спровоцировал бойню!

— Ах вот оно что! — Сергей покачал головой. — Знаешь, когда много лет назад ты валялся в подвале на улице Осипенко, прячась от демонов, которые тебя чуть в клочья не разорвали, я пошел на твои крики, хотя знал, чем рискую. И когда тебя, раненого, до Беговой тащил, о себе мало думал. Извини, что напомнил. И что нам, по-твоему, надо было делать сейчас? Куда бежать? Как спасать себя?

— А кто этот человек с тобой?

— Это мой напарник.

— Брось, Сергей, — махнул рукой Коллонтай, — я знаю, что ты работаешь один. И у этого человека нет ни жетона сталкера, ни снаряжения, ни даже простенького респиратора. Он не способен выжить на поверхности.

— А ведь ты тогда выжил, с разбитым вдребезги стеклом маски и многочисленными ранами. И пока я тебя тащил до Беговой, ты был моим напарником.

— Ладно. Когда-то ты спас мне жизнь, и я это не забыл. Правда не думал, что будешь мне об этом напоминать и торговаться.

— Черт тебя дери, да ты же сам меня вынуждаешь, Никита! Моя жизнь сейчас на волоске! То, что я тебя спас, был мой человеческий долг! Но ведь и у тебя должен быть долг чести и человека!

— У меня прежде всего долг коммуниста! — повысил голос Коллонтай.

— Я никогда не слышал, что долг коммуниста обязывает быть бесчеловечным!

— Он обязывает быть бдительным и беспощадным к нашим врагам.

— Так я тебе враг, что ли?! Ты хоть сам себя слышишь?!

— Откуда у тебя в рюкзаке вражеская книга?

— Фашисты подсунули! Специально, чтобы вы вот так на меня окрысились! Это подстава, понимаешь? Мы с гауляйтером поцапались, и он мне отомстил!

— А как ты можешь это доказать?

Да неужели я что-то должен доказывать старому другу?

— Другу — нет, — угрюмо пробормотал Коллонтай. — А вот госбезопасности — обязательно.

— А я сейчас говорю с кем? С другом или с госбезопасностью?

— Чего ты хочешь от меня, Сергей? — устало буркнул Никита.

— Чтобы ты мне помог! Сам не можешь вытащить нас отсюда, так дай весточку сталкерам. Просто сейчас никто не знает, где я и мой товарищ и что с нами…

— Ты понимаешь, о чем меня просишь? Это измена! Меня расстреляют.

Маломальский презрительно покачал головой:

— Знаешь, Кузнецов ведь тоже коммунист. До мозга костей. Но он бы нам помог, потому что терпеть не может несправедливости. Видно, коммунист коммунисту рознь…

— Да пошел ты! — Коллонтай развернулся и сделал шаг к двери; поднял кулак, чтобы врезать но ней и бросил через плечо: — Кузнецов при смерти. Я сделаю все, что смогу, но ничего не обещаю.

— Постой, Никита.

— Что еще?

— Вопрос у меня. Нападение отбито?

— Разумеется. А что?

— Пленные есть?

— Нет. Ты же знаешь, как береты относятся к фашистам. Они шансов не оставляют. Тем более что те сами полезли…

— Где трупы? — напрягся Сергей.

— Зачем тебе это?

— Скажи, что с телами фашистов? — настаивал сталкер.

— Их сейчас на перроне складывают. Рейх через Полис связался с нами по дипломатической линии. Сейчас ведутся переговоры об улаживании инцидента. Возможно, нам надо будет передать им тела.

— Послушай, нам нужно эти тела осмотреть. Понимаешь?

— Это еще зачем? — удивился Коллонтай.

— Надо. Один из них может быть носителем неизвестной болезни. Только не говори никому, а то может начаться паника. Мы не уверены, что он сейчас там, но это именно из-за него вся заваруха и началась, Никит… Он спровоцировал.

— Посмотрим. — уклончиво ответил Никита.

— Это еще не все!

— Ну что еще? — Коллонтай стал терять терпение.

— Нам напалм нужен. Хотя бы бочка. Для обеззараживания!

— Что? — Коллонтай обернулся. — Ты в своем уме? Чего еще попросишь? Может, хочешь нашим Генсеком стать?

— А ты можешь это устроить? Так я не против, — усмехнулся Маломальский. — Ради такого дела я даже в партию вашу готов вступить!

— Да пошел ты… Молись, чтобы у меня получилось хотя бы вытащить вас двоих отсюда! — И Коллонтай громко забарабанил кулаком по двери.

* * *

Бездействие невероятно угнетало. Они были лишены любой информации, совершенно оторваны от внешнего мира и от своей миссии. Мозз мог быть где угодно. И каждая секунда взаперти уменьшала их шансы на то, что они смогут помешать ему в достижении своей цели, увеличивала цену за шанс на победу, которую, возможно, придется заплатить не только Сергею и Страннику, но и всему человечеству.

Сергей сидел на полу, обняв колени, и нервно раскачивался из стороны в сторону. Странник так и стоял в углу, не издавая ни звука. Даже не шевелился. Новый охранник, что сменил предыдущего, не докучал злобными возгласами типа «Не сидеть! Не лежать! Не прислоняться к стене!». Судя по скрипу и шелесту бумаги, доносившемуся через решетку двери, тот просто сидел на старом деревянном стуле и что-то читал.