Казалось, что никто из них не имел никаких политических убеждений. Многие, очевидно, чувствовали, что, прослужив в немецкой армии, пусть не по своей воле, они попадут в разряд предателей и их, по всей видимости, расстреляют».

Иден вернул письмо. Встал. Прошелся по кабинету.

– Это более чем серьезно. – озабоченно сказал он, снова садясь в кресло. – Как вы знаете, Военный кабинет дал принципиальное согласие отправлять домой всех русских пленных, если это будет соответствовать желанию советского правительства. Я уже сообщил об этом советскому послу Гусеву, выразив надежду, что его правительство захочет выяснить подробности обстоятельств, при которых граждане СССР перешли на службу во вражеские формирования. От имени правительства его величества я предложил заключить соглашение, по которому советские власти могли бы на территории Соединенного Королевства вступать в прямой контакт с этими подданными своего государства.

– Ни в коем случае! – хлопнул по столу Селборн. – Выдать русских пленных – значит подписать им смертный приговор. Еще в начале войны Сталин заявил, что в России не может быть военнопленных – лишь мертвые и предатели. И это не пропагандистская оговорка. Сталин последователен. Он убийственно последователен, отказавшись вызволять из плена даже собственного сына! Речь шла об обмене на совершенно не нужного Москве Паулюса[48], но Сталин не согласился. Обмен военнопленными – нормальная практика всех войн, ничего преступного или аморального в этом нет, но Сталин, слепо следуя им же придуманному лозунгу, обрек сына на страдания, возможно, даже на смерть. Можете не сомневаться, что судьба тысяч и тысяч неизвестных ему людей предопределена. Я с этим согласиться не могу и потому вручаю вам официальное письмо, которое прошу рассмотреть незамедлительно и самым внимательным образом.

Селборн встал, протянул Идену письмо, а потом вдруг усмехнулся и отдернул руку:

– Мы с вами англичане и, следовательно, к традициям относимся с особым почтением.

Несколько минут назад в этом кабинете родилась прекрасная традиция, и я хочу ее поддержать.

Почувствовав подвох, Иден насторожился:

– Традиция читать вслух вручаемые друг другу деловые послания, – одними уголками рта улыбнулся Селборн, – по-моему, заслуживает самого широкого распространения.

– Очко в вашу пользу, – поднял руки Иден. – К вашим услугам, – отступил он на шаг и приготовился слушать.

– «Мой дорогой Энтони! Я глубоко потрясен решением Кабинета отослать в Россию всех граждан русской национальности, кто попал к нам в плен на полях сражений в Европе. Я намерен обратиться по этому вопросу к премьер-министру, но прежде хотел бы познакомить вас с причинами моего несогласия в надежде, что мы могли бы прийти к соглашению по этому вопросу.

Как вы знаете, в течение последних недель один из моих офицеров опросил ряд русских военнопленных, и в большинстве случаев их истории оказались сходными в своей основе. Сначала, попав в плен, они стали объектом невероятных лишений и жестокого обращения. В основном пленные по несколько дней вообще оставались без пищи. Их помещали в концентрационные лагеря, в ужасающие санитарные условия. Их истязали насекомые, они заражались отвратительными болезнями, а голод выматывал до такой степени, что людоедство стало обычным явлением. Немцы не раз фотографировали эти каннибальские трапезы в пропагандистских целях.

Через несколько дней такого обращения, когда их моральные силы были полностью сломлены, их выстраивали в строй, и немецкий офицер предлагал вступить в немецкие трудовые батальоны, где достаточно пищи, одежда и нормальное обращение. Потом немцы спрашивали каждого в отдельности, согласен тот или нет. Кто отвечал «нет», того тут же расстреливали. Остальные соглашались, убедившись, что это единственный способ уцелеть. Искренне ваш, лорд Селборн».

Потрясенный Иден взял письмо, положил его на стол и снова вернулся к креслу у камина.

– Что ж, милорд, доверие за доверие, – тихо начал он. – Я скажу, что меня смущает во всей этой истории: мы обсуждаем проблему русских пленных, совсем забыв о наших. Как вы знаете, в немецких лагерях немало и англичан, и американцев. Одни из них попадут в руки русских – на первый взгляд это неплохо, но только на первый. Отношение к ним советских властей напрямую будет зависеть от того, насколько точно мы выполним требования этих же властей по отношению к русским пленным, освобожденным нами. Логично?

Лорд Селборн согласно кивнул.

– Но это не все, – продолжал Иден. – Мы не можем не считаться с тем, как на данную проблему посмотрит Гитлер, а если точнее – Гиммлер. Не спешите, милорд, выслушайте меня до конца, – заметив возмущение Селборна, усадил его в кресло Иден. – Но сперва один вопрос. Согласны ли вы с тем, что принадлежность солдата к той или иной армии определяется формой, которую он носит?

– В принципе, да. Но дело не только в форме. Существует такое понятие, как присяга.

– Смею вас уверить, что немало юристов, причем не только в Германии, но и у нас, считают, что дело только в форме. Если стать на эту точку зрения, то все пленные в немецкой форме – полноправные германские солдаты. Объяви мы громогласно, что согласны выдать русских пленных, немцы тут же поднимут вой, что их солдат отправляют на верную смерть. И вот тут-то мы должны подумать о тех англичанах и американцах, которые не попадут в руки русских: боюсь, что подобное объявление немедленно скажется на отношении к ним охраны лагерей. А мы обязаны беспокоиться прежде всего о своих соотечественниках! – жестко закончил Иден.

– Кошмар, – потер лоб Селборн. – Логика в ваших рассуждениях есть, но логика жестокая, я бы сказал, бесчеловечная.

– Возможно, но таковы реалии войны… Поэтому мы должны действовать осторожно, не поднимая шума, зондируя и противника, и союзника. В связи с этим особую ценность приобретает рожденная в этом кабинете традиция, – дождался своего часа и нанес ответный укол Иден. – Если не возражаете, давайте и дальше читать вслух передаваемые из рук в руки послания. Друг другу. Но никому больше.

Англия. Графство Йоркшир. Лагерь Баттервик. Лето 1944 г.

Англия летом – это ухоженные поля, стриженые газоны, на улицах – люди в добротной одежде, у подъездов театров, кафе и ресторанов – беззаботные гуляки.

Основания для веселья у англичан имелись: прекратились бомбежки, снята светомаскировка, союзные войска стремительно продвигаются на восток, только что освобожден Париж. И никто, за исключением узкого круга лиц, не знал, что совсем рядом, в графствах Йоркшир и Сассекс, спешно сооружались лагеря для русских военнопленных. К концу лета в Баттервике, Кемптон Парке, Стадиуме и других находилось 12 тысяч советских граждан, и еженедельно прибывало еще не менее двух тысяч.

Через распахнутые ворота втягивается колонна разношерстно одетых людей. Одни радостно возбуждены, другие понуры. У самых ворот на глазах растет куча тряпья: часть пленных сбрасывает с себя немецкие мундиры, пилотки и даже сапоги. Охрана недоуменно переглядывается, а несколько человек в сторонке, отлично говорящих по-русски, но в идеально сидящей немецкой форме, смеются над раздевающимися: