— А мы разве будем двигаться?

— А вы тут гнездо хотите свить? — буркнул молодой человек и тут же раскаялся в своем нервном поведении. Про себя. — Акведук — единственный источник воды для города, перережь его, и все. Из озера-то солоно хлебать.

— И?

— Значит, охраняют его хорошо. Наверняка посты стоят, дозоры ходят. Как нас до сих пор не узрели, ума не приложу.

— Но идти можно только поверху, под нами вода и острова.

— Поэтому и делать это лучше при солнечном свете, а то не ровен час. — Ромка качнул головой в сторону древесных макушек за краем.

— Будем собираться?

— Нищему собраться — подпоясаться, — улыбнулся Ромка. — Хотя кое-что захватить с собой можно.

Перегнувшись через невысокое ограждение, он потянулся к трепещущим на ветру останкам летательного аппарата. Подцепил один из жгутов. Дернул. Внизу что-то хрустнуло, затрещало на разрыве. Обломки с шорохом исчезли в густых зарослях.

Молодой человек выпрямился, победно сжимая в кулаке распустившийся в полотнище жгут, и подмигнул флорентийцу.

— Зачем оно вам? — удивился тот.

— А не знаю, — задумался Ромка. — Вдруг пригодится.

Он снова скрутил тряпку в жгут, намотал на пояс, стянул мертвым узлом и бодро зашагал по каменной тропинке в сторону далеких гор. Итальянец вздохнул и поковылял следом. Удар о стену до сих пор отдавался болью в спине и ниже. Ромка оглянулся на него и поразился. Пока все шло хорошо, дон Лоренцо держался молодцом, был весел, сметлив и быстр в движениях. Как только неприятности грузом наваливались на его плечи, он на глазах превращался в старика, за которым требовались уход и присмотр. Не очень-то хорошее качество для воина.

Картинки пережитого возникали в голове яркими болезненными вспышками.

Вывернутые суставы. Пахнущая тиной вода, льющаяся в легкие. Удары о борт лодки. Длинные царапины на животе. Пинки голыми пятками. Вода, фонтаном бьющая из едва не раздавленного горла. Мучительные спазмы в груди. Снова пинки. Распятие на древке копья и долгие темные коридоры, по которым волокли его мешики.

Мирослав вздохнул. Рвало спину, руки. Ломило затекшие плечи. Ребра отозвались мучительной болью. Руки его все еще были привязаны к длинной палке. Хоть и не Голгофа, но тоже не сахар. Если руки опущены, вдыхается легко, а если подняты и разведены, то за каждый глоток нужно бороться, напрягая ребра. Час, два — ничего страшного, но потом начинаются муки адовы. Не зря смерть на кресте считается мученической.

Воин поерзал на каменном полу и, упираясь одним концом палки, смог-таки усесться, по-турецки подобрав ноги. Напряг запястья, пробуя на прочность сыромятные ремни. Держали крепко. Попытался свести руки, но палка не выгнулась, не хрустнула. Сломать не удастся, и спеленали крепко, со знанием дела. Понятно дело, эти воители все больше в вылазки за рабами до окрестных городов хаживали, а там заплечное ремесло главнее воинского искусства.

Он обвел глазами глухой, без окон и дверей, каменный мешок, косая сажень от угла до угла. Гнойно-серый свет, едва разгоняющий многовековой мрак, стекает из тонких щелей в потолке. Под землей темница, что ли? В углу набитый подгнившей соломой матрац. Ни стола, ни табурета, и испражнениями людскими не пахнет. Значит, надолго тут кощеи[56]не задерживались.

Да и не рабы сиживали. Их-то мешики связывали специальными шейными кандалами и держали в деревянных загонах недалеко от городской площади; утром выгоняли на торжище али на государственные работы. А в такой тюрьме наследника престола хорошо голодом морить, в железную маску заковав.

Это что? Мирослав прислушался к тяжелому маслянистому плеску, мерно бьющему в стену где-то на уровне потолка. И вода тухлая сквозь камень проступает. Значит, верно, темница его ниже уровня озера. Ход не вырыть, даже если было чем и руки свободны. Кстати, а почему не сняли пут? Собираются быстро вынуть из этого склепа и в другое место вести? Словно в ответ, наверху раздались шаги, заметались тени, ломая ровные дорожки света под потолком. Над головой раздался лебедочный скрип. Крышка откинулась. В квадратный лаз опустилась поблескивающая цепь с крюком на конце, но не рыбным, острым да с бородкой, а гладким, такими портовые трудяги кули за обвяз цепляют.

Хозяин крюка обладал навыками завзятого рыбаря. Мирослав не уворачивался от крюка, но и помогать ему тоже не собирался. Но со второй попытки жало зацепилось за шест. Заскрипела на обратном ходу лебедка. Ноги воина оторвались от пола. Он закусил губу, чтоб не взвыть от пронзившей истерзанные плечи боли. Раскачиваясь и крутясь вокруг себя, Мирослав стремительно взлетел к потолку. Зажмурился, ожидая резкого рывка, когда палка встрянет в проходе, но не дождался.

Рыбарь сноровисто развернул мученика так, чтоб концы шеста проскочили в углы люка, и вытянул его, ослепшего и задыхающегося, в сумрак подземного зала. Ухватил крепкими руками за бока и толкнул на край. Кончики пальцев русича почувствовали опору. Лебедка, скрипнув, ослабила натяг, и Мирослав, не устояв, плюхнулся на зад. Его подхватили и вздернули на ноги. Воин уловил запах дорогих благовоний, аромат доброй еды и приоткрыл один глаз. Закатного света, лившегося в бескрайнюю комнату через длинную шахту в потолке, едва хватило, чтоб разглядеть замершего перед воином мешика.

Он стоял, скрестив руки на груди. Босой, с затянутыми белой повязкой чреслами. Поддерживал эти срамные порты чешуйчатый пояс, вдетый в специальные петельки. Под бронзовой кожей бугрились небольшие, но крепкие мускулы. На лицо спадал пышный плюмаж из зеленоватых перьев, из-под которых опасно и заинтересованно сверлили Мирослава черные глаза. Вроде и не стар еще, но уж точно немолод. Изрывшие нежную когда-то кожу шрамы свидетельствуют о многих боях и победах. Да и повадка опытного бойца, готового в любой момент уйти из-под удара или нанести его самому.

А вот оружия при нем не было, во всяком случае, на обозримых участках тела. Видать, сам себе оружие.

Повертев головой, Мирослав узрел еще двух таких же гибких мускулистых мешиков. Моложе, чем главный, не с такими роскошными поясами и плюмажами белого цвета. Они стояли неподвижно, но руки их напряглись, готовые в любой момент вздернуть палку вверх, лишая его ноги опоры. Воин прикинул, что если резко шагнуть в сторону и нанести удар торцом шеста в прикрытую перьями физиономию правому, развернув корпус, приголубить по уху левого и… Он представил боль под ложечкой после того, как зеленоперый впечатает ему в беззащитный живот граненый кулак, и решил повременить.

Мешики развернули его и повлекли во мрак, в котором постепенно стал вырисовываться низкий квадратный проход. Через равные промежутки коридор освещался неверными столбами света, падающего из прорезей в потолке. Судя по звукам, доносившимся сверху, его источниками служили люки в мостовой. Если б поднять голову, наверное, удалось бы хоть определить район города, где находится подземелье, но палка давила на загривок.