Но вот как ни старались летчики вместе с Александром Волиным, один из «Фокке-Вульфов-190» все же пробился к поврежденной «пешке». Но скорость сближения оказалась слишком велика: немецкий истребитель резко взмыл вверх, чтобы не столкнуться с бомбардировщиком. Длинные очереди, способные развалить «пешку» в воздухе, лишь без толку вспороли небо сверкающими росчерками.

«Фоккер» с ревом, «сдирая шкуру», пронесся над «пешкой» и, опередив ее, пошел на разворот и идеально вписался в прицел летчика. Бомбардировщик Пе-2, проектировавшийся как тяжелый истребитель, помимо оборонительных пулеметов у штурмана и стрелка-радиста был вооружен еще и двумя скорострельными ШКАСами, под огонь которых и попал беспечный немецкий пилот.

Размалеванный пиковыми тузами «Фокке-Вульф-190» покачнулся, словно натолкнувшись на невидимое препятствие, а потом, пьяно раскачиваясь с крыла на крыло потянул к земле. За ним волочился неряшливый шлейф серовато-черного дыма.

Это окончательно умерило пыл асов Люфтваффе, которые воевали не то чтобы трусливо, но очень расчетливо.

* * *

«Пешка» упрямо держалась в воздухе, переваливаясь с крыла на крыло. В таких случаях летчики говорят: «Долетим на самолюбии». И действительно, плоскости и фюзеляж бомбардировщика-разведчика Пе-2 были продырявлены осколками и пулями, правый двигатель горел, оставляя за собой шлейф черного дыма, а левый — еле тянул, чихая и отплевываясь сизой бензиновой гарью из патрубков.

Пара истребителей Як-9 штрафной эскадрильи пристроилась по бокам, метрах в десяти от законцовок крыльев Пе-2, а капитан Волин вместе с ведомым ходил над ней с превышением в пятьсот метров, прикрывая от «немецких истребителей», которые могли появиться внезапно в любой момент.

— «Пешка», прием, предлагаю садиться на нашей площадке.

— Спасибо, «Маленький», а места хватит?

— Так точно. Только садись аккуратно.

Уже показалось поле импровизированного аэродрома на вершине вытянутого пологого холма. Флажки отмечали границы полосы, возле старта лежали белые полотнища посадочного «Т».

— Понял, иду на посадку с ходу.

Бомбардировщик Пе-2, волоча за собой шлейф угольно-черного дыма из разбитого двигателя, выпустил шасси и закрылки. Летчик-бомбардировщик решил выполнять посадку по всем правилам, а не плюхаться на брюхо, что требовало высокого мастерства и опыта. Но, впрочем, именно таких пилотов и посылали на особо ответственные задания, каким была аэрофоторазведка.

Взрыкивая и чихая единственным перегруженным и перетруженным мотором, «пешка» скатилась с полосы, на которую тут же стали приземляться истребители звена капитана Александра Волина. Посадка проходила на последних каплях горючего.

Летчики вылезали из кабин и бежали к дымящейся «пешке». Возле бомбардировщика уже суетились техники, заливая опасно дымящийся мотор на правой плоскости. Мелькали белые халаты военфельдшера и санитаров.

Из нутра прокопченного, изрешеченного бомбардировщика выбрались летчик, штурман и стрелок-радист. Все были живы, но все — ранены. Штурман, высокий смуглолицый капитан с черными щегольскими усиками, бережно придерживал висящую плетью левую руку. Рукав гимнастерки был мокрым от крови. На широком лбу и пшеничных волосах летчика кровь уже успела подсохнуть и взяться коркой.

Стрелок-радист, которому от силы исполнилось восемнадцать, был бледен, но все же умудрялся шутить. Белая полоса бинта индивидуального перевязочного пакета пересекала правое бедро прямо поверх галифе и уже успела побуреть от крови.

К ним сразу же подбежали военфельдшер эскадрильи и солдаты-санитары.

— Здоровэньки булы! Зараз ликуватысь будэмо, — «полевой врач» прямо тут, под крылом бомбардировщика, чуть ли не силой усадил летчиков на разложенные на земле носилки и после беглого осмотра начал уколы и перевязки.

Военфельдшер Захар Иванович Терещенко был пожилым дядькой, прошедшим Первую мировую и Гражданскую войны. Собственно, за Гражданскую он и сидел по статье 58: «Измена Родине». Но на деле вся его вина заключалась в том, что в восемнадцатом году он был насильно мобилизован петлюровцами и служил у них полковым лекарем.

С началом войны не раз подавал прошения начальству лагеря с просьбой отправить добровольцем на фронт искупить классовую вину кровью. Помыкавшись по разным стрелковым частям и штрафным батальонам, пройдя снежный ад Сталинграда, Захар Иванович к зиме сорок третьего года обзавелся погонами старшины, двумя медалями «За отвагу» и орденом Красной Звезды. Орден он получил за то, что вынес с поля боя в Сталинграде командира отряда морской пехоты. Сталинград весь был превращен в пылающие руины. Там, где дрались морские пехотинцы, было хуже, чем в аду! И оттуда же Захар Иванович сумел вынести нескольких раненых моряков, раз за разом возвращаясь обратно.

А теперь вот служил лекарем в штрафной эскадрилье. Конечно же, по штату летному подразделению полагался военврач, но людей, как всегда, не хватало. Да и летчики уже не могли нарадоваться на своего эскулапа.

Когда к бомбардировщику подошел капитан Волин, майор, командир экипажа, попытался подняться с носилок.

— Сыды, бисова душа! — Захар Иванович как раз заканчивал бинтовать ему голову.

— Придется уважить медработника, товарищ майор, — улыбнулся комэск и вскинул ладонь к шлемофону: — Капитан Александр Волин, командир отдельной штрафной авиационной эскадрильи.

— Здравия желаю, капитан, нужно срочно доставить кассеты автоматических фотоаппаратов в разведотдел дивизии.

— Сделаем, — кивнул капитан Волин. — Фотокассеты отправим на нашем связном По-2, а вас — на «полуторке». Ну а после медицины — в столовую. Это — приказ командира отдельной эскадрильи, товарищ майор, так что придется подчиниться.

— Да с радостью! — усмехнулся командир экипажа «пешки». — Если ста граммами «наркомовских» угостишь.

— Да без проблем! Вы сегодня не только на сто граммов заработали, да вот только Захар Иванович ругаться будет, если больше!

Позже, уже в штабе, где летчикам оформили проездные документы до их авиаполка, майор все же спросил:

— Так вы действительно штрафники?

— Так точно, товарищ майор, я командую вверенной мне отдельной истребительной штрафной эскадрильей, — окаменев лицом, ответил капитан Александр Волин. — Более того, я сам был разжалованным летчиком этого подразделения, но затем сумел вернуть офицерское звание.

Принадлежность, даже формальная, какой она была у летчиков, к более низкой «касте» военных, лишенных элементарных человеческих прав перед другими солдатами и командирами, все же накладывала свой тягостный отпечаток. Лишенные наград и званий летчики ну уж никак не могли сравниться с теми же самыми легендарными асами-гвардейцами. Одним — почет и слава. Другим в лучшем случае — сожаление, а в худшем — презрение.

— Капитан, ты не думай, — поспешил сказать майор. — Я видел вас в бою и могу сказать, что из тех, с кем доводилось летать, вы одни из лучших.