держалась у планки пятьдесят пять долларов за баррель. А конец 2007 года был чем-то из области фантастики: цена на черное золото перевалила за сотню. Если бы кто-нибудь посмел сделать такой прогноз в начале 2000-х, его признали бы в лучшем случае фантазером, в худшем – сумасшедшим.

Высокие доходы стали счастьем для правительства и проблемой для Центробанка. Приток денег укреплял рубль. Вроде бы радоваться надо: меньше рублей нужно для того, чтобы купить что-нибудь импортное. Но радости не было. Чтобы купить что-то импортное, действительно нужно было меньше денег, а вот продать что-то отечественного производства становилось труднее. Российским ненефтяным компаниям было трудно конкурировать на международных рынках, и им не нравилось, что рубль укрепляется по пять, а то и больше процентов в год. Рост цен на нефть и успехи российского нефтяного сектора привели к тому, что экономика быстро заболела «голландской болезнью». Это означает, что в стране растет импорт, теряется конкурентоспособность и, самое неприятное, растет инфляция. Болезнь эту легко диагностировать, но как ее лечить – неизвестно[319].

Для того чтобы хоть как-то сдержать ее, Центральный банк быстрыми темпами стал пополнять международные резервы. Они росли в месяц на пять – восемь миллиардов долларов. Когда Игнатьев пришел в Центробанк, международные резервы страны составляли только тридцать семь миллиардов долларов; спустя два года их было почти восемьдесят пять. И всем это казалось какой-то мистикой. Такого запаса не было в истории России и СССР.

На встрече с Путиным Игнатьев специально подчеркнул этот факт[320].

Путин одобрительно кивнул головой. Он хоть и сжал губы, но все равно было понятно, что это улыбка. Его самолюбие тешило, что именно он стал правителем самой богатой России. Не царь, не Сталин, а он. Игнатьев считал растущие резервы не бог весть каким чудом, понимая, что они наращиваются, чтобы уменьшить влияние «голландской болезни» на российскую экономику. Но Путину они дали политическую силу. Он это почувствовал очень быстро. Чем больше были резервы, тем больше уважения к нему испытывали его коллеги и главы других государств. На той встрече с Игнатьевым, которая прошла в начале 2004 года, конечно, Путин не мог знать, что придет время, когда резервы перевалят за пятьсот миллиардов долларов и по этому показателю Россия войдет в первую пятерку мира[321]. Однако силу больших денег он уже узнал. Путин перестал бояться будущего, поняв, что болезненные реформы вовсе не неизбежны, как говорят его коллеги из правительства. Последняя реформа, на которую он решится, произойдет в начале 2005 года. Ее назовут монетизацией: правительство отменит множество льгот, часто еще советских, и вместо них предложит людям денежные компенсации. Граждане, привыкшие к трудным временам, сочтут это наглостью власти и выйдут на улицу, станут протестовать на автострадах[322]. Монетизация сыграет ключевую роль в дальнейших действиях власти: охота к реформам пройдет. Если деньги падают с неба, зачем делать что-то трудное и непопулярное. Резервы дают силу, а реформы только ослабляют. Этот урок Путин усвоил на отлично. Во всяком случае, «голландская болезнь» казалась не такой уж страшной в сравнении с почти полным безденежьем 1990-х.

Резкий приток денег от экспорта привел к тому, что правительство и ЦБ решили создать Стабилизационный фонд. Избыток нефтяных доходов не станут тратить, а будут откладывать отдельно от остальных бюджетных денег, отдавать их Центробанку в международные резервы. Средства из этого фонда могли расходоваться на покрытие дефицита бюджета, если цена нефти опустится ниже цены отсечения[323]. Но в конце 2004 года, когда в Стабфонде накопилось больше пятисот миллиардов рублей, Россия стала досрочно рассчитываться с внешними долгами. За два года – 2005-й и 2006-й – на расплату по долгу было отдано почти 1,3 триллиона рублей.

Так что от поступающей нефтяной ренты в страну был положительный эффект. Россия расплатилась досрочно со всеми коммерческими долгами: и теми, которые взяла в трудные девяностые, и старыми, еще времен СССР. Кредиты, которые предоставлялись бывшему СССР, были как долгосрочными, на семь – двенадцать лет, так и краткосрочными – до года. Но денег у России долго не было, поэтому она их гасила и брала новые взамен. К 1998 году, помимо новых займов, Россия без учета процентов была должна пятьдесят миллиардов долларов Парижскому клубу кредиторов, двадцать четыре – Лондонскому и шесть – Токийскому. К 2008 году все эти долги были погашены[324]. Этот факт, конечно, еще больше освободит финансы страны и прибавит веса Владимиру Путину.

Середина 2000-х войдет в историю России как тучные годы. Центробанк в это время стал мастером по скупке нефтедолларов.

Игнатьеву «голландская болезнь» мешала: инфляция снижалась, но не так быстро, как хотелось[325]. Так получалось, что у ЦБ было сразу две цели: уменьшить рост цен и не допустить сильного повышения реального эффективного курса рубля. Каждому финансисту понятно, что эти цели противоречивые и идти к ним одновременно достаточно тяжело. Во всяком случае, такое движение замедляло и запутывало путь.

Но Игнатьев учитывал политический аспект. Он считал, что для поддержания политической стабильности нельзя допустить резкого повышения реального эффективного курса рубля. Игнатьев, словно жонглер, старался достичь сразу двух целей: удерживать уровень инфляции и стабильный курс. Растущие цены на нефть мешали достижению обеих целей. Игнатьев считал, что принимать решение в пользу инфляции рано. Ведь только эта цель означала, что придется отпускать в свободное плавание рубль, перестать удерживать курс в границах пусть и широкого, и регулируемого, но все-таки коридора. Игнатьев опасался, что свободное плавание рубля помешает политической стабильности[326]. Российская экономика становилась все более гибкой и адаптивной к новым условиям, но происходило это не быстро. Аккуратность Игнатьева будет вознаграждена: в ноябре 2005 года Путин выдвинет его кандидатуру на второй срок, работать еще четыре года[327]. В современной России такое случится впервые: один и тот же председатель переизбирается вновь.

Один

Красные блестящие шары сверкали на большой елке. Ничего больше – только эти шары и золотая звезда на макушке. Парадный вход ЦБ на Неглинной почти всегда пустынен: кто-нибудь пройдет по белой мраморной лестнице, его шаги отзовутся эхом в огромном холле, и опять глухая тишина.

Этот вход – парадный, для руководства, поэтому, как правило, пустой. У рядовых сотрудников ЦБ – отдельный вход, который называется «у градусника». Там еще с советских времен у самого входа висит огромный, ростом с человека, градусник, где можно посмотреть, какая температура на улице. Важны ли показания этого прибора, никому неведомо, но общепризнанный факт: градусник – важная штука в ЦБ, почти символ. Именно здесь назначаются встречи, тысячи в год. И сейчас у градусника суета. То и дело снуют курьеры с новогодними подарками. Сотрудники ЦБ тоже бегают за покупками, шампанским и всякой всячиной к столу. Все поглощены предновогодними хлопотами; довольные улыбки невозможно скрыть; вечерняя Москва располагает к радости сверкающими огоньками.

Но помпезная елка с