на ноги при помощи Молодого Кузнеца, она выдавила, всхлипывая: — Проклятые римляне, они его увели…

Холодное сердце Старого Охотника осталось глухо к рыданиям крестьянки; к тому же поблизости могли шнырять римляне. Набежавшие облака закрыли луну, и, когда Набожа не смогла сразу найти тот участок со взрытым гвоздями снегом, он буркнул:

— Не надо было ему удить тут, на таком тонком льду. Как бы и с нами такой беды не вышло.

— Тебе нужно к огню и горячего похлебать, — сказал Молодой Кузнец, крепче обнимая дрожащую Набожу. — Я вернусь сюда утром.

Но поутру снег растаял, а с ним пропали и следы римлян, и, возможно, след работника, поглощенного студеными водами Черного озера.

Матери не удалось стащить Набожу с лежака, и несчастная девушка мучилась, уговаривая себя встать, но не откидывала одеял и не ела похлебки у огня. Встала же она из-за того, что в хижину пришла охваченная ужасом Хмара, которую вел за руку Песельник. Хмара, бывшая на сносях, шагнула вперед.

— На заре у меня воды отошли, но… — Она указала на твердый купол живота.

— Хмара твоя подруга, — с нажимом сказал Набоже Песельник. — Ты целительница и должна помочь ей.

В другое время Набожа сочла бы благословением богов появление Хмары именно в тот момент, когда было необходимо покинуть лежак. Но на льду на нее снизошло просветление: богам безразлично, встанет она или нет.

Набожа держалась, растирая в ступке сушеные листья малины, которые вызовут схватки; держалась, пока Хмара глотала их.

— Возвращайся в хижину, — велела ей Набожа. — Отдыхай. Тебе понадобятся силы. — Она с тоской поглядела на лежак, но отвернулась, налила воды в большой котел и подвесила его над огнем, чтобы потом смыть пот, грязь и вонь, скопившиеся на теле за ту луну, что миновала со дня исчезновения Арка.

Зябь подходила к концу, и Набожа окончательно встала на ноги: готовила отвары и мази, учила детишек собирать щавель и мокричник, ходила за Хмарой, когда у той заболела грудь: разбухла, покраснела и стала горячей на ощупь. Значило ли это, что Набожа окончательно поставила крест на Арке? Несомненно. Прежде она порой давала волю мечтам, представляя счастливый момент, когда он необъяснимым образом вынырнет из редколесья, истощавший, оборванный. Но грезам пришел конец, когда заезжий торговец поведал, что беспощадные римляне ради забавы спускают на рабов диких зверей и радостно вопят при виде разрываемых на куски людей.

К ней в хижину пришел Молодой Кузнец и принес железный пест, так удобно легший в ладонь, что она поняла: он пристально изучал ее руки. В тот вечер девушки болотников собирались есть кабанятину, плясать и получать подарки в канун праздника Очищения.

— Никто не знает, придешь ли ты вечером, — сказал Молодой Кузнец, — вот я и подумал…

Я — Хо-хо, — заметил Старец, когда Молодой Кузнец ушел. — Он по-прежнему без ума от тебя и делает ясными свои намерения.

— Ты все не так понимаешь, — отмахнулась Набожа. — У него просто мало работы.

— Ты должна пойти вечером на праздник, — принялась увещевать мать, жалуясь на больную спину, на то, что силы ее на исходе. — Я думала, будешь мою старость лелеять, а ты… — добавила она и нахмурилась, намекая на шаткое положение крестьянки, у которой никого нет, кроме матери, к тому же вдовицы, восемь лун ходившей без благословения.

— Не могу, — сказала Набожа.

Мать не знала о вечерах, которые дочь проводила на гати, обняв колени и положив на них голову. Она не видела, как вздрагивают и трясутся от рыданий плечи Набожи. Не догадывалась, что каждый день Набожа съедает кусочек крапивного листа, приговаривая: «Сегодня я беру Арка», словно воссоздавая тот вечер, когда он стал ее супругом. Мать не знала, как дочь старательно обходит полку, на которой стоят его любимая миска, чаша, вырезанная им из рога, кожаный ремень, приспособленный им для носки дров. Набожа не открывала плетенку, где он хранил свои крючки, силки и старый башмак, из которого в те счастливые времена мог вырезать полоску кожи, когда требовался новый шнурок. Она спала лицом к краю лежака, как в те времена, когда ей стоило лишь раскрыть глаза, чтобы увидеть его сонное лицо. Она никогда больше не забиралась на Предел, не в силах пройти мимо мшистой поляны или выступа песчаника, где лежала с Арком. И конечно, не выносила вида душистых фиалок. Знакомые вещи ворошили воспоминания, а воспоминания вызывали скорбь, неоглядную, как половодье.

— Молодой Кузнец — взрослый муж, он ждать не станет, — предупредила мать.

Набожа бродила по редколесью, через силу улыбаясь, даже смеясь. Она запретила себе возвращаться на прогалину, пока не ощутит твердой уверенности, что на вечернем пиру сможет держаться непринужденно. Наконец, дойдя до поляны, она увидела полдюжины девушек, собравшихся на праздник у хижины Молодого Кузнеца. Его мать вынесла им лишь небольшой кувшин.

Когда девушки скрылись в хижине, Набожа — уже не девица — осталась на поляне. Были споры о том, следует ли допускать ее на пир. Но, освобожденная от брачных уз, она имела право выбрать нового супруга, и Старый Охотник намекнул на избыток молодых людей на Черном озере. Мысли ее перешли на поле душистых фиалок, которое подарил ей Арк в тот же самый день двумя годами раньше. Она с трудом сдержала слезы, боясь, что они покатятся по ее щекам. Только не сегодня! Не сейчас, когда мать Молодого Кузнеца вышла из хижины и, похоже, направляется в ее сторону. Набожа напряглась.

— Это я не хотела, чтобы ты приходила на праздник, — объявила женщина, положив ладонь на руку Набожи — доброжелательный жест, как подумал бы любой при виде этой сцены, однако посыл был совершенно недвусмысленный: скорее небо обрушится на землю, чем ее сын возьмет в супруги Набожу.

Когда мать Молодого Кузнеца отошла от нее, Набожу охватило облегчение. Она не сумела бы ни смеяться, ни притворяться веселой. Можно забыть тревоги о том, что однажды руки Молодого Кузнеца лягут на изгибы ее тела, которое прежде принадлежало Арку. Она не сможет лечь с Молодым Кузнецом, закрыв глаза и думая о другом. Она не станет участвовать в этом, не станет капля за каплей высасывать его сердце.

Поздно вечером Молодой Кузнец подошел к ней среди раскатов барабанной дроби Песельника и голосов, укрепившихся от медовухи и пшеничного пива.

— Весело тебе, Набожа?

— Какое рядом со мной веселье.

— Ты хвораешь, что птица с подбитым крылом. — Молодой Кузнец отхлебнул из кружки. — Тебе нужна забота… чтобы тебя кормили и укрывали, пока ты снова не войдешь в силу.

Мысль была заманчивой: она хворая птица,