Разглядывая ломаную линию земляного вала крепости, Кондрат слушал нервную торопливую речь друга.

– Сказывал мне нынче один молоденький офицер, что светлейший наш Потемкин приказ отдать изволил сию «ордукалеси» на шпагу взять. А кто брать-то будет? Не племянник ли светлейшего или де Рибас? У них ни ума, ни смелости на такое дело не хватит. Един, кто бы мог сей подвиг совершить, это…

– Суворов! – вырвалось у Кондрата.

– Верно. Только он. Да сказывают, что умер…

– Да что ты! Это турки распространяют слух о его смерти… Не умер Суворов! Живехонек. Я слыхивал в Яссах, что он в Белграде иль в Галаце, вроде как в опале, – с трудом пересиливая дующий в лицо холодный резкий ветер, крикнул Хурделица.

– Если так, то дела наши не столь уж плохи. Может, пришлют его к нам…

– Конечно, – согласился Кондрат и насмешливо прищурился. – Ты меня затем в степь и приманил, чтобы рассказать?.. Ведь вся армия об этом толкует.

– Не только, Кондратушка, затем. – Зюзин обнял Хурделицу за плечи. Кони обоих всадников пошли рядом. – За месяц бесполезного сидения у Измаила истомились мы все тут… Мне стыдно в глаза голодным солдатам глядеть. Начальство наше здесь жидковатое. Для взятия такой крепости неспособное. Ведь одного войска турецкого за стенами этими поболе нашего. Пушек, пуль и ядер у супостатов тоже хватает. Даже у Ивана Васильевича Гудовича духу не нашлось штурм начать. И переведен он ныне, сказывают, аж на Кавказскую линию… А промеж трех генералов наших – Самойлова, племянника светлейшего Павла Сергеевича и де Рибаса – грызня идет.

– Суворов приедет – порядок наведет.

– Наведет! – согласился Зюзин, и его зеленоватые глаза на какой-то миг повеселели. – Так вот я о том речь веду… – И он, хотя поблизости никого не было, понизил голос: – Говорил мне один секунд-майор, что, если бы «князь тьмы», как зовут нашего светлейшего Потемкина, послушался Суворова, мы бы еще в прошлом году турка разбили и крепости все ихние с нашей земли срыли. – Он кивнул в сторону Измаила.

– А не брешет ли твой секунд-майор? – приостановил коня Кондрат. Зюзин тоже остановил лошадь и смерил Хурделицу сердитым взглядом.

– Нет, Кондратушка. Не брешет. Слова его истинны. Но что же мы остановились? Едем!

Василий пришпорил коня. Кондрат последовал его примеру. Они опять поехали рядом к крепости, и Зюзин снова по-дружески обнял Хурделицу.

– Майор сей приближен к светлейшему. Многое ведает… Он говорил, что в прошлом году, когда Суворов сокрушил под Рымной стотысячную турецкую армию, более войска у султана не было. Дорога на Константинополь нам открытой легла. Тут-то как ни просил Суворов светлейшего отправить его с войском за Дунай – султана кончать и мир добывать, – не захотел Потемкин и с места не велел трогаться. На мелкие крепостицы армию всю свою распылил. А султан не зевал. За год турки гляди какую силушку собрали…

Друзья подъехали так близко к крепости, что турецкие часовые на каменном бастионе всполошились и открыли стрельбу из ружей. Одна из пуль прострелила медную каску Зюзина, но он показал туркам кукиш и предложил Кондрату подъехать еще ближе к крепости.

– Не привыкать нам к басурманским пулям. Стреляют янычары плохо. Глянем… – задорно сверкнул глазами Василий.

Удаль товарища передалась и Хурделице. Они галопом погнали коней к бастиону. В нескольких десятках саженей от крепостного рва обоих всадников встретил злобный собачий лай. Кондрат недоуменно покосился на скачущего рядом Василия, но тот как ни в чем не бывало продолжал мчаться к крепости. Они доскакали до обрывистой широкой канавы, которая тянулась вдоль крепостных стен. Кондрат направил коня вдоль рва и заглянул в него. На самом дне он увидел деревянные палисады и привязанных к кольям истошно лающих огромных ощетинившихся псов.

Турецким солдатам, очевидно, надоело стрелять по всадникам. Пальба прекратилась. Друзья перевели коней с галопа на тихую рысцу и стали объезжать зигзагообразную линию земляных укреплений. Во многих местах они смыкались с каменными башнями бастионов. Пришлось потратить около часа, чтобы объехать вокруг крепости.

В восточной части ее, так называемой Новой, в земляном кавальере[56]размещалась двадцатиорудийная батарея турок. В западной части крепости темнела другая высокая гранитная башня, из двухъярусных бойниц которой выглядывали жерла более десятка пушек.

– Вот об этом бастионе я и говорил тебе, – указал на мрачные, опаленные огнем стены Василий. – Это Табия. Ее-то и взяли было казаки. Помоги им тогда генералы – пожалуй, сейчас бы над всей Ордукалеси российский флаг уже реял…

Последние слова Василия потонули в нестройном грохоте пушечной пальбы, который донесли порывы ветра со стороны Дуная.

– Чьи пушки бьют? – спросил Кондрат.

– С острова Сулина, там стоят девять наших батарей. Бьют, да все без толку. Разве пальбою такую крепость возьмешь? Только порох зря жгем. Там вала нет, да берег обрывистый. И десять батарей с восьмьюдесятью пушками и пятью мортирами на нем укреплены, одна из коих бросает ядра в пять пудов весом.

Зюзин хотел продолжать свой рассказ о крепости, но мрачный вид товарища заставил его умолкнуть.

– Ты чего закручинился? – спросил он Кондрата. Но тот не ответил и, тяжело вздохнув, круто повернул коня обратно к лагерю.

«У него, поди, своего горя хватает, а тут еще я добавил», – подумал Зюзин и помчался вслед за Хурделицей.

Турецкая крепость обоим друзьям показалась неприступной. После ее осмотра Кондрат возвращался в расположение войск еще более мрачным. Он тяжело вздыхал и все глядел, глядел пустыми глазами куда-то вдаль.

«Туманы с Дуная плывут. Дождя со дня на день жди. Размоют они глину на земляных валах, морозец ударит, заблестит гололед, и совсем тогда не взберешься на стены измаильские. Упускаем мы время для штурма. Проплясал светлейший крепость сию в Яссах», – невесело думал офицер.

Въехав в лагерь, они были удивлены необычным здесь оживлением. Солдаты и офицеры, собираясь в группы у гудящих на ветру палаток, взволнованно жестикулируя, обсуждали, очевидно, что-то важное.

– Не одержали ли наши викторию где? – сказал Зюзин и, приблизясь к группе, спросил: – Что, братцы, приключилось?

– Суворов приехал! – хором ответили те. В их простуженных голосах звучала радость.

– Слава богу! – воскликнул Василий. – Теперь все по-иному будет…

Кондрат промолчал. Он слышал о Суворове много хорошего, но бедственный вид русских воинов настроил его на грустный лад, и он не мог принять сразу эту весть так восторженно, как Василий. У Кондрата лишь затеплилась слабая надежда на лучшие перемены…

Но никто не ожидал, что перемены эти начнутся в ту же ночь. Еще задолго до рассвета весь русский лагерь подняли на ноги звуки утренних горнов.