О боже. У меня нет времени на нравоучения. Наверное, я проглотила около половины связывающего зелья. Нужно встретиться с Нуалой. С Манон. Нужно узнать, что это значит.

– Я… не знаю.

– Ты была такой замечательной девочкой, – продолжает мама, и в ее голосе чувствуется сожаление вперемешку с досадой. – А теперь я даже не знаю, с кем живу под одной крышей. С тех событий… в феврале, ты стала такой… скрытной и непредсказуемой. И совсем не хочешь поговорить с нами. Ты теперь даже с Джо не разговариваешь по душам. Пэт тоже говорит, что ты давно с ним не общалась. А теперь еще и пьешь джин? У себя в комнате?

Я подбираю термос с пола, уже пустой, за исключением прилипших ко дну стодолларовых купюр. Завинчиваю крышку.

– Мэйв, в этом доме до тебя мне пришлось жить с четырьмя подростками. Нет ничего, чем бы ты меня удивила. Правда. Но в последнее время я перебираю в уме все обычные вещи и все равно не могу объяснить, что происходит. Я думаю… это не какое-то расстройство пищевого поведения. Не думаю, что беременность. У тебя даже успеваемость в школе немного повысилась, хотя и незначительно. Так в чем же дело? Скажи, пожалуйста, Мэйв. Пожалуйста.

Что мне ей сказать? Как объяснить, что происходит, через что мне пришлось пройти и чего я боюсь?

– Мам… – осторожно начинаю я, пытаясь ухватиться за что-то, хотя бы немного походящее на правду. – Я просто… это трудно, понимаешь? Я просто чувствую, что мы с Ро отдаляемся друг от друга, а Фиона вся погружена в свои большие мечты и… Не знаю. Я не знаю, что осталось лично у меня. Я просто хочу, чтобы все было хорошо, как летом.

– То есть когда ты была счастлива? – спрашивает мама, поднимая брови. – Летом?

Она задумчиво проводит по моим кудрявым волосам.

– Только летом ты казалась такой грустной, – задумчиво произносит она. – Хотя откуда мне знать.

– Что мне делать, мама? – только спросив, я понимаю, что мне хочется получить ответ. – То есть… что делать конкретно мне?

– О, дорогая, – она обнимает меня и укачивает, словно малышку. – Ты столько всего можешь сделать. У тебя все впереди. Не обязательно принимать окончательные решения в шестнадцать лет. Мне было уже далеко за тридцать, когда я нашла то, что приносило радость, и это было после того, как я вырастила четверых детей. Не обращай внимания на всю эту ерунду с выпускными экзаменами.

– Но Фиона и Ро…

– Фиона и Ро выбрали для себя очень трудные профессии, на освоение которых у них уйдут годы и годы, любовь моя. Если они вообще добьются какого-то успеха.

– Он уже идет к успеху, – мрачно говорю я. – А мне трудно радоваться за него, потому что у меня такое ощущение… как будто он бросает меня. Забывает…

– Я уверена, что не забывает. Просто сейчас для него ваши отношения не на самом первом месте.

– Но он уже кое-что забыл, мам, – в отчаянии жалуюсь я. – Скоро и совсем меня забудет.

Я почти рада, что мои слова смахивают на какую-то подростковую мелодраму, а не отражают реальное беспокойство. Мама заметно расслабляется. Возвращается в мир понятных ей подростковых проблем.

– Дорогая, как бы это ни выразить, все равно хорошо не получится, но… – она делает паузу и гладит меня по голове. – Если вам с Ро суждено быть вместе, вы будете вместе. У вас все получится. Но если нет, то это тоже нормально. Почти никто не выходит замуж за свою первую любовь. Так и у меня было.

Мысль об этом мне кажется настолько мрачной, что я притворно зеваю и говорю, что хочу поспать. Мама приносит мне стакан воды из кухни. Когда я опускаю голову на подушку, во рту все еще ощущается вкус лаванды, но я убеждаю себя, что вся сила заклинания сосредоточилась на кухне Нуалы и что несколько глотков сахарной воды ничего не значат.

Я продолжаю верить в это и проснувшись утром. Верю в это в душе. Верю, когда завтракаю. Верю, когда отхожу от дома. И перестаю верить, когда вижу на дороге спящего Аарона, свернувшегося клубочком.

27

– Как… – шепчу я. – Как ты сюда попал?

Он медленно выпрямляется, слышен хруст суставов. Потом встает и стоит, покачиваясь, сгорбившись, подняв одно плечо к уху.

– Мэйв? – спрашивает он столь же озадаченно. – Это на самом деле ты?

– В каком смысле?

– Они делали тебя похожей на других, – говорит он с выражением страха на лице. – А других людей похожими на тебя.

Страх на его лице пугает меня. Так вот что происходило в отеле? Он действительно думал, что меня зовут Мэри-Бет?

В утреннем солнечном свете видно, насколько растрепанным стал Аарон. Выцветшая и посеревшая одежда, бледная кожа. Светлые волосы, обычно коротко и аккуратно подстриженные, отросли и выглядят взъерошенными и неухоженными. Лицо покрывает ржавая щетина, под которой проглядывают прыщи и вросшие волосы.

– Ты выглядишь по-другому, – говорит он.

Правый глаз, который раньше чуть-чуть прищуривался, подрагивает и моргает от выступающих слез. Веко опухло.

– Волосы. И лицо тоже. Что-то изменилось. Что изменилось?

– Не я одна изменилась, – отвечаю я. – Ты выглядишь ужасно. Что происходит? Что ты тут делаешь? И о чем вообще идет речь?

Аарон как будто только сейчас обращает внимание на окружение. Он оборачивается, смотрит на небо, на крыши домов, внимательно разглядывает деревья.

– Где я?

– У моего дома.

– Почему?

Логика ситуации становится мне понятной, хотя и кажется немного странной. Я выпила связывающее зелье, и вместо того чтобы связать Аарона и не дать ему причинить вред, я привязала его к себе.

Но я не собираюсь говорить ему об этом.

Он потирает глаза. Вид у него как у перепачкавшегося малыша. Он до сих пор потерян, не знает, где находится. Я понимаю, что сейчас не время для разборок. Сейчас время для ответов.

Позади меня хлопает дверью автомобиля папа, и я понимаю, что он собирается выехать на дорогу. Он не должен увидеть, как я разговариваю с Аароном.

– Идем, – говорю я. – Нам нужно идти.

Мы шагаем в неловком молчании, направляясь к реке.

– Мы заходили к тебе домой, – наконец говорю я. – Ты уехал оттуда.

– Ко мне домой? Куда именно? – непонимающе спрашивает он. – А, в ту квартиру. Она никогда не была моей. Это их квартира. Их.

– А ты, значит, больше не с ними?

От воды отражается солнце, мимо нас проплывает стайка уток. Уже понятно, что день будет прекрасным. Одним из тех, которые имеют в виду люди, говорящие, что осень – их любимое время года.

Аарон