где находится гримерка Миры Школьник. У них, оказывается, были отношения, представляешь?

– С кем? С Венгром или с Харитоновым?

– С обоими… И Денис еще захаживает к ней, несмотря на то что Миша Венгр увел ее у него.

– Ну дела…

– Мира подтвердила, что Денис заходил в то утро и вполне мог видеть из ее окна, как Логов с опером направляются к цирку. Я думаю, Денис подслушал их с директором разговор и знал, что Артур собирается зайти к ним. Вот и выпустил тигра, а отца увел подальше. Мы еще не выяснили, какой предлог Денис нашел, но точно это он сделал!

– Только задержать его не удалось…

Саша помолчала:

– Ну да. Артур уже объявил Харитонова в розыск, так что недолго он будет бегать.

До Никиты донеслось, как она зевнула, постаравшись сделать это беззвучно. Он взглянул на часы – почти полночь.

– Сашка, тебе спать пора.

– Извини! Я пыталась сдержаться.

– У вас был сумасшедший день. Это я тут валяюсь как бревно.

– Скоро ты будешь с нами…

С каждой фразой все больше чувствовалось, что она уплывает в дрему: слова растягивались, паузы становились все длиннее. Побоявшись, что Сашка уснет прежде, чем услышит, как он любит ее, Никита поспешил пожелать ей спокойной ночи и распрощаться. Показалось, ответные слова прилетели слишком быстро, точно Саша спешила распрощаться с ним, и ему стало горько…

Но только на миг. Потом рассудок взял верх над глупыми эмоциями, и Никита напомнил себе, что Саша с Артуром пашут как проклятые, чтобы поймать двойного убийцу, пока их напарник прохлаждается в больнице.

«Как выпишусь, устрою им пир горой», – пообещал он себе, глядя в опостылевший потолок.

Потом повернулся набок, нашел в телефоне Сашкину фотографию и улыбнулся ей: «Чем тебя побаловать, солнышко? Сосисками в тесте? Пельменной запеканкой? Ты любишь простую еду… Простую жизнь – на природе с собаками. Простого парня… Ты ведь любишь меня?»

Не дождавшись ответа, Никита открыл рассказ, который она прислала перед тем как позвонить. Когда только успевает писать? По дороге домой, что ли? И что навеяло эту историю? Ему никогда не удавалось понять, как реальность преломляется в Сашкином воображении, выдавая историю, казалось бы, не имеющую ничего общего с происходящим в их жизни?

Этот рассказ она назвала односложно: «Больно».

«Три шага туда, три шага обратно… Можно закрыть глаза и монотонно двигаться в сжатом стенами пространстве, баюкая и баюкая не желающую засыпать дочь. Или сесть на железную кровать и покачаться вместе с ней на упругой сетке. Вот твои сегодняшние радости-развлечения!

От жалости к себе у Тани перехватывает горло и хочется заскулить тихонько, но дочка, кажется, начинает дремать, и не дай бог спугнуть ее в этот момент. И Таня ходит и ходит по комнате, раскачиваясь всем телом и бормоча что-то несуразное: обрывки бабушкиных колыбельных вперемежку со стихами из картонных детских книжек. Три шага туда, три шага обратно…

А Игоря все нет… И без него в маленькой квартирке, которую он снимает для нее, страшно и особенно темно. Углы мягко и зловеще сползаются к середине комнаты и душат бесплотной тяжестью. Жутко и одиноко оставаться по вечерам одной, купать и усыплять ребенка, спотыкаясь от усталости, и, надрывая душу, думать, что затянувшийся роман, видимо, окончен… Вот и хорошо. Меньше беспокойства и угрызений совести.

Бо-ольно…

Она ложится на диван и утыкается лицом в думку. Смешное название! Какие уж тут думы, когда тоска вампиром высасывает последние силы и мало надежды забыться сном, который неизменным наркозом снимет любую боль.

Сквозь дрему Таня слышит звонок, только он не отзывается в ней обычной (взахлеб!) радостью. Она долго ищет ногами тапочки, медленно плетется к двери.

– Кто? – спрашивает неприветливо, прислушиваясь к движениям за дверью.

– Откройте, Таня, – требовательно отзывается женский голос, и Таня послушно щелкает замком.

В тот же миг узнавание пронзает болезненным страхом и разливается липкой, невидимой дрожью по телу. Но с той стороны уже толкают дверь, и остается лишь отступить и положиться на судьбу, которая никогда не была к ней особенно милостива.

– Так. Вы дома… – Женщина задыхается и теребит замок изящной сумочки.

Одета она, пожалуй, чересчур продуманно и аккуратно для такого визита. Ее вид напоминает Тане о помятости домашнего платья и умытом на ночь лице. И тут же она понимает, что жена Игоря именно такое впечатление и рассчитывала произвести: смутить, поставить на место. Золушка не ровня Принцу.

Только Таня никогда и не заблуждалась на свой счет. Заблуждался Игорь.

– Что же? Позвольте? Не задержу…

Таня делает слабый жест: то ли приглашает пройти, то ли отмахивается. Потом плетется вслед за гостьей, вспоминая, как когда-то к младшему брату пришел домой участковый милиционер. И мальчишка так же уныло тащился за ним в комнату, которую в семье звали «залом», и метались, пытаясь уцепиться за понимающий взгляд, его глаза. Тане чудится, будто к ней явилась не просто жена Игоря, ни разу не названная им по имени, а сама кара Господня, дабы лишить последней грешной земной радости.

– Садитесь, – указывает женщина и нервно распечатывает пачку сигарет.

– Нет, нельзя, – поспешно останавливает ее Таня, и полные красивые руки замирают в вопросе. – Там ребенок… Дочка.

– Ах, дочка? – восклицает дама и швыряет сигареты на стол. – О своей дочке вы заботитесь? Подумать только! А то, что у меня… у нас с Игорем двое таких же малышей, вас не волнует? Ну как же! Это чужие дети. Их слезы – вода!

– Послушайте, – с трудом выдавливает Таня, но женщина перебивает и с презрением цедит:

– Молчи уж. Ты сделала свое дело. Разрушила семью, осиротила детей. Как им смотреть в глаза товарищам, как мне проходить по этому ужасному двору, где все знают обо всем?!

– Вас это тревожит?

Таня внезапно успокаивается: смешно же, о каких мелочах думает эта женщина! Гнет дворового любопытства, что может быть ничтожнее? Да видела ли эта нарядная, душистая мать семейства зловещий оскал настоящей беды, которую никаким пирогом не задобрить?

– А вы из тех девиц, кто плюет на людское мнение? – язвительно замечает жена Игоря. – Такие хорошо не кончают, попомните мое слово! Попорхаете, сорвете цветы удовольствий…

– Удовольствий? – внезапный спазм перехватывает горло. – Это я порхаю? Да я…

Она вдруг срывается с места, оглохшая от несправедливой обиды, и бросается в комнату дочери. Дочка спит, вольготно разметав руки, но Тане даже не приходит в голову пожалеть ее сон. Только бы она не ушла, эта красивая ведьма, только бы успела увидеть.

Девочка испуганно плачет спросонок, не понимая, куда и