Однако он не задерживался надолго на мыслях ни о Соне, ни о Рабиновиче. Отцовские письма возвращали его из чужих владений к себе домой. И он сидел, подперев голову руками, с открытыми глазами, уставившись перед собой. И вот он глядит и видит дом отца еще более тоскливым, подобным тоскливой печали на его сердце. Уже наступил вечер, но все еще не зажгли там лампу, экономят на керосине. Юделе вернулся с вечерней молитвы и берет Вови, усаживает к себе на колени и учит с ним тексты и комментарии наизусть; хотя и подрос уже Вови, он не ходит в хедер, ведь нет у отца денег платить за обучение. Итак, сидит себе Вови на коленях у Юделе и повторяет за ним. Насвистывает Вови и твердит: «Отец — а фотер, разбойник — а тотер, нарыв — а блотер. Птичка — это значит „а фейгл“, бублик — это значит „а бейгл“, тесто — можно переводить „а тейгл“». Его сестры стоят у окна и смотрят на прохожих, нет у них шляп, и им не в чем выйти. Что ждет их — Фрумечи, и Песеле, и Цизу, и Блюмечи-Лею, и Сару-Этл? Возможно, что найдется вдовец или разведенный с домом полным детей, который женится на одной из них, и та будет ему готовить, и чинить белье, и растить его детей. Тогда даже этого удовольствия, стоять у окна по вечерам, не будет у них. А он… он следует за своими желаниями, и гоняется за Сониной тенью, и отворачивается от их страданий. Вообще-то, когда он уезжал в Иерусалим, была с ним Соня добра, но чего стоит эта доброта девушки по сравнению с горем его сестер, и чего стоит эта доброта на четверть часа по сравнению со всеми теми днями, что она унижала его. Перед его отъездом обещала она писать ему письма. Посмотрим, сдержит ли она свое обещание.

Поневоле вернулись мы к разговору о Соне, но не будем задерживаться на ней, а поговорим об отце, чей образ предстал перед нами. Вот отец вернулся из лавки, и сидит, и пересчитывает деньги, хватит ли их, чтобы заплатить проценты за неделю. Если бы не отправились мы в Эрец Исраэль, не должен был бы отец одалживать деньги, и не съедали бы его проценты. И возможно, он ухитрился бы собрать немного на приданое для Фрумечи. Сколько ей, Фрумечи? Во всяком случае, она уже на выданье. Разве есть у дочери бедняка надежда найти жениха, когда молодые люди гоняются только за приданым? Здесь, в Эрец Исраэль, быть может, она нашла бы себе пару, ведь юноши Эрец Исраэль не гоняются за приданым, да только, как они не горят желанием получить приданое, так они не горят желанием жениться. Себя прокормить они не в состоянии, как же они прокормят жену и детей? Из-за нужды некоторые даже уезжают из Эрец. Если бы не уехал Рабинович из Эрец, он женился бы на Соне. Теперь, раз он не женился на Соне, хорошо было бы, если бы он женился на Фрумечи. И если даже она не такова, какой он рисовал ее перед Соней, достоинства ее на самом деле гораздо выше тех, что он выдумал.

— Отец — а фотер, измаильтянин — а тотер, нарыв — а блотер, той и реген — это роса и дождь. О росе мы просим летом, а о дожде — зимой, потому что Эрец Исраэль нуждается в росе летом и в дожде зимой, ведь все, о чем мы просим в молитве, мы просим для Эрец Исраэль.

— Что это Эрец Исраэль?

— Эрец Исраэль это имя места, где Ицикл, наш брат, живет.

— Что делает Ицикл в Эрец Исраэль?

— Ицикл сидит под своей лозой и под своей смоковницей и ест плоды рожкового дерева. И когда же мы едим эти плоды?

— Я не знаю.

— Да ведь пятнадцатого числа месяца шват мы едим их.

— Нет, нет, нет!

— Что за нет, нет, нет!

— Нет, нет, нет. Я не получил ничего в это пятнадцатое число.

— Ты не получил, но ты должен знать, что в этот день все едят инжир, финики, изюм, плоды рожкового дерева и всякие другие чудесные фрукты, которыми прославилась Эрец Исраэль.

— А почему Ицикл не присылает нам свои фрукты?

— Ицхак послал, да только пришел разбойник и схватил их. Как будет разбойник по-еврейски? Упрямишься ты, Вови? Если так, я не буду тебя учить, и, когда приедет Ицхак и заговорит на святом языке, ты будешь стоять, как истукан, и не поймешь, о чем он говорит. Скажи мне, Вови, разве хорошо это?

Соскользнул Вови с колен Юделе и заплакал. И Юделе тоже заплакал от тоски по Эрец Исраэль.

Говорит Сара-Этл сама себе: «Хорошо бы нам поесть чего-нибудь на ужин». Кивает ей Песеле головой и говорит: «Да, да, хорошо бы нам поесть чего-нибудь на ужин». Спрашивает Блюма-Лея: «Что мы будем есть сегодня?» Говорит ей в ответ Циза со смехом: «Мясо и рыбу мы будем есть», — а поскольку некрасиво смеяться над голодными, она поворачивается к старшей сестре и спрашивает: «Разве ничего не осталось от обеда?» Отвечает ей сестра: «То, что мы ели на обед, было из остатков вчерашней еды», — и она отворачивается к окну, чтобы не видели ее слез, хотя они не могут видеть ее: все еще не зажгли лампу. Ведь те две-три капли керосина, что остались со вчерашнего дня… преступление тратить просто так; нет у отца денег на покупку керосина, он должен выплачивать проценты за ссуду, взятую на наш отъезд в Эрец Исраэль.

— Сколько лет Сладкой Ноге? — спросил себя Ицхак. — В любом случае он старше Фрумечи на десять с лишним лет, но зато ростом он выше многих молодых людей. И если лицо его увядшее, так глаза — молодые, и, когда он смотрит на человека, не всякий человек может выдержать его взгляд. Сколько всяких новшеств он предлагает, сколько пользы есть в этом для людей, только он разбрасывается, кидается от одной вещи к другой и не успевает закончить. Если бы была тут Фрумечи, она бы присмотрела за ним.

Все евреи — братья, в особенности в Эрец Исраэль. Прошло много времени, и Ицхак забыл тот свой ответ, данный им старцу на корабле; теперь оба они живут в Иерусалиме и, может быть, повстречаются друг с другом, но даже если это и так, что мы от этого имеем? Ведь пути наши совсем разные. Как хорошо было ему, Ицхаку, когда он плыл в Эрец Исраэль! Сколько чаяний и надежд маячило перед Ицхаком! Теперь все его надежды ушли. Деньги, взятые в долг отцом на его отъезд, он не вернул, и, если не произойдет чуда, придут заимодавцы в отцовский дом и вытащат подушку из-под его головы. Та самая история с реб Юделе-хасидом и тремя его дочерьми про найденный ими клад — неужели это правда? Наверняка реб Юдл Натанзон, знаменитый богач, наверняка это он, тот самый, кто дал приданое Песеле, дочери реб Юделе-хасида, а те, кто обожает чудеса, выдумали историю про клад. Но, так или иначе, нам от этого не легче, ведь благодетели типа реб Юдла Натанзона не встречаются в наше время, а уж людей, так уповающих на Всевышнего, как реб Юдл-хасид, точно — нет. Если так, что нам оттого, что с реб Юделе произошло чудо? Какая разница, попался ли ему клад или встретился ему богач, давший приданое его дочери? Если мы посмотрим, как устроен мир, мы увидим, что скорее земля раскроет свои сокровища, чем богач откроет свой карман и подаст руку бедняку. На самом деле наше поколение тоже не лишено благодетелей, только вся их благотворительность не ставит бедняка на ноги, а приучает его к такому существованию, существованию в бедности. Оставим все эти размышления и вернемся в реальный мир. Ицхак занимается своим ремеслом, иногда в одиночку, а иногда с другими малярами, иногда у господ и консулов, а иногда у обычных домовладельцев. Молока с медом не нашел Ицхак в своем ремесле, довольно с него, с Ицхака, что он успокоился.