Госпожа Блойкопф вытерла слезы, покатившиеся по ее милому молодому лицу. И у Ицхака тоже готовы были политься слезы. Выпрямился Шимшон, и встал во весь свой рост, и засмеялся, и сказал: «Дурачил я вас, я не собираюсь умирать, я должен сделать большую работу, и я обещаю вам, что не уйду из мира, пока…», — не успел он закончить свои слова, как зашелся в кашле и начал харкать кровью. Покраснела его шея, и напряглись все жилы, и посинело его лицо, как селезенка, и пальцы его побелели, будто отлила от них кровь. Закачался он из стороны в сторону и закричал: «Собачьи отродья! Харканья эти… не дают человеку поговорить с другом. Что вы раскаркались надо мной или я вам что-нибудь сделал?» Взглянул он на Ицхака и сказал: «Что ты скажешь на это? Кричат и воют, как недорезанная телка». Заторопилась Тося и вытерла ему рот от мокроты. Погладил умиротворенно Шимшон ее руки и сказал: «Итак, на чем мы остановились?»

1

Не прошло и пяти дней, как присоединился Ицхак к иерусалимским малярам. Плата, которую положил ему заказчик, была мизерной, но, несмотря на это, он согласился — ведь другие не желали дать ему даже этой мизерной суммы. Начал Ицхак работать как поденщик, с восхода солнца и до заката. Из Яффы привез Ицхак отличные краски, купленные им у лавочника из Одессы, но иерусалимские маляры называли эти краски венскими из-за Ицхака, так как Ицхак — из Галиции. А Галиция расположена в странах империи, а столица империи — Вена, город Франца-Иосифа, императора, простершего свою милость на большинство ашкеназов в Эрец Исраэль и взявшего их под свое покровительство, дабы защитить их от произвола притеснителей.

Ицхак пришелся по душе своим напарникам, и ему было хорошо с ними; таковы обычаи в среде иерусалимских ремесленников, приветливых с каждым человеком. Они смиренны и невысокого о себе мнения, ведь ими пренебрегают и их принижают местные власти, выдающие им халуку по числу членов семьи и не добавляющие им ничего из особых средств, которые поступают к ним время от времени, а добавляют знатокам Торы и другим именитым горожанам. И поскольку Ицхак родился и вырос за границей, а большинство жителей Иерусалима привыкли думать про любого европейца, что тому в руки переданы ключи от мудрости, то они обращаются к нему со всякими трудными вопросами, чтобы посоветоваться. Ицхак не кичится перед ними, напротив, принижает себя и отвечает таким образом: «Разумеется, собирались вы поступить так-то и так-то — и правильно собирались». Если они говорили ему: «Это нам в голову не приходило», — возражал им: «Шутники эдакие, испытать вы меня хотите?» И они не перестают удивляться, но не знают, чему удивляться сначала — наивному простодушию или скромности этого европейца. Не прошло много времени, как его товарищи полюбили его и создали ему добрую славу: может он делать своими красками то, что не всякий маляр может. Нам неизвестно, был ли Ицхак лучшим мастером, чем остальные маляры Иерусалима, или его товарищи думали про него, что он лучше их. Так или иначе, оба эти фактора вместе сослужили Ицхаку хорошую службу. Дело дошло до того, что как-то раз понадобился русскому консулу маляр, и привел к нему господин Соломяк Ицхака, товарища нашего, потому что не делает ничего русский человек в Эрец Исраэль, не посоветовавшись вначале с господином Соломяком. И когда услышал господин Соломяк похвалы Ицхаку Кумару, он привел его к консулу. И как вышло у него с русским консулом, так вышло с австрийским консулом и с немецким консулом, ведь каждый консул в Эрец Исраэль спешит сделать то же самое, что делает другой консул, — все они весьма заботятся о своей чести и хотят продемонстрировать свою силу в Иерусалиме. И как вышло у Ицхака с ними, так вышло и с французским консулом, а тот расхвалил его Энтебе, и когда услышал Энтебе похвалы Ицхаку из уст французского консула, то завязал себе на память узелок на своем галстуке. И когда пришло ему время идти на прием к паше, сказал ему Энтебе: «Вот я присылаю мастера из наших мастеров поправить то, что попортило время во дворце его величества». И кого же он прислал ему? Прислал ему товарища нашего, Ицхака Кумара. И Ицхак стер все следы вина со стен дворца паши, заляпанных им и его друзьями во время пьянок в дни рамадана, и расписал эти стены к удовольствию паши. И паша воздал ему должное. Когда понадобилось делать ремонт в их мечети на Храмовой горе и хотели пригласить маляров из Египта, сказал паша: «Вот я посылаю вам еврейского парня, по сравнению с которым все египетские мастера похожи на комара перед верблюдом». И прислал к ним товарища нашего, Ицхака. И возможно, Ицхак был единственным, кто поднимался, и входил внутрь, и выполнял свою работу в самом святом для нас месте; остальные мастера в Иерусалиме боятся входить туда, ведь мы не чисты из-за прикосновения к мертвым, и нет у нас праха красной коровы[50]. Жаль, что нашего героя не назовешь хорошим рассказчиком, он не способен описать то, что видели его глаза. Больших заработков Ицхак не видал, поскольку дело свое он хорошо делает, и руки его обмана не ведают, а тот, кто честно работает, много не заработает. Но раз уж Ицхаку не много надо: и на еду он особо не тратит, и за квартиру мало платит, он вполне мог существовать и даже мог приобрести себе новую одежду. А Ицхак нуждался в новой одежде — та, что он привез с собой из Яффы, была слишком легкая, а климат в Иерусалиме не простой, и у любого, кто не знает об этом, могут возникнуть проблемы.

Не каждый день работал Ицхак у вельмож и консулов, у пашей и в мечетях. Основная работа Ицхака была у домовладельцев, как наших, так и их. Были среди них люди добросердечные и с хорошим вкусом, им было в радость обновить свой дом свежими красками, а были — скупцы и скряги, которые сердятся и злятся, что вынуждены вкладывать свое серебро и золото в краски. И так же обстоит дело с оплатой. Есть такие, что на словах готовы осыпать тебя золотом за твою прекрасную работу, а когда приходит время уплаты, удерживают тут бишлик и там матлик. А есть — совсем скупые люди, трудно им делать хорошее другим, и должен работник сильно постараться, чтобы вытянуть из их рук копейку. Вначале нанимался Ицхак помощником к другому маляру. Потом начал работать самостоятельно или в доле с другими. Так, работал он вместе со стариком и парнишкой из семьи иерусалимских маляров. Сын старика, отец паренька, уехал в Америку искать свое счастье. Нашли у него болячку на одном глазу и не впустили его. Отправился он в другие края и не вернулся. Взял старик с собой внука, чтобы обучать его ремеслу. У одного — силы на исходе, а другой — еще не достиг и половины своих сил. Работают они смиренно и не поднимают глаз от рук.

2

И Ицхак, наш товарищ, тоже не поднимает глаз, делая свое дело молча. Что сказать и о чем говорить? Если обернемся назад, увидим, что даже речи, что мы произносим по необходимости, хуже молчания. Скольких бед и скольких страданий мог бы избежать наш народ, если бы не наша страсть к разговорам. Не вел бы ненужные разговоры Ицхак с Соней, не запутался бы он и не согрешил бы перед своим другом, обманув его. Что осталось Ицхаку от всех его бесед с Соней? Она — в Яффе, а он — в Иерусалиме, и между Иерусалимом и Яффой встают высокие горы. Как-то раз зашел Ицхак в один из бейт мидрашей, и был там один проповедник, реб Гронем Придет Избавление, ругавший легковерных людей, которых искуситель соблазняет грешными делами. И что же делает искуситель? Если видит, что люди тянутся к ним, он делает грехи еще более привлекательными в их глазах, чтобы те старались еще и еще, а под конец уводит соблазны в одно место, а грешников — в другое место, так что вылезают у тех глаза и нет им от этого всего никакого удовлетворения. Это похоже на то, как издеваются над собаками: показывают собаке бифштекс, но как только собака подпрыгивает, чтобы схватить его, отводят от нее мясо; в конце концов, собака приходит в бешенство от неутоленного желания.