Я ору в ответ, что все чики-поки. Тут какой-то мудель со стены стрелять начал, а мы в ответ тоже вдарили и загасили этого муделя, наверное. Колян Нику сказал, чтобы они обратно в Кремль после нас ехали, и мы внутрь побежали. Мужик на нас вылез, из «кремлевских», не стреляйте, кричит, я сдаюсь. А какой там «не стреляйте», когда у всех стволы и все на конкретной военной мазе? Замочили его, конечно — и айда в атаку.

Забежали мы внутрь, Колян нас в разные стороны направляет — первая десятка туда, вторая — сюда. «Кремлевские» в домах засели, опять стрельба, движуха мутная пошла, блин. Ну, мы дали жару и давай зачистку делать — трое бегут, трое прикрывают. Зашли четырьмя десятками в длинный дом, который прямо за башней, пошли по коридорам, в комнаты гранаты кидаем. Пыль, темно, песок на зубах хрустит, как сахар. Танк на улице с пулемета валит тех, кто в окна кидается. Половину первого этажа зачистили — тут «кремлевские» кричат, что, мол, всё, хорош, мужики, мы сдаемся. Колян сразу приказывает: пленных разоружить, гнать к воротам. И чтобы никакого самосуда, блин. И костров побольше, потому что в темноте они разбежаться могут.

Короче, мы дальше пошли, до корпуса добрались, где бабы были — типа публичный дом. «Кремлевские» нам из окон кричат, что они баб замочат, если мы их не выпустим. Это такая старая тема — террористы, заложники. А нам пофигу, блин, мы же не менты. Колян «кремлевским» кричит — если вы хоть одну женщину убьете, мы вас все равно возьмем и каждого — каждого! — по очереди танком нашим раздавим заживо. А так, если сдадитесь, то гарантируем жизнь до суда, и если кто в особых зверствах не замечен, то и дальше жить будет. И счет до ста на размышления.

И тут мы хором считать начали, громко, чтобы всем слышно было. И до сорока четырех когда дошли, они начали в окна автоматы выкидывать. Семнадцать человек сдалось, блин.

Бабы из дома этого выбегают, плачут. А мужики озверели — там у кого-то жена, у кого-то дочка. И давай они прессовать этих уродов, конкретно так — руками, ногами, прикладами. Если бы не Колян, наверное, забили бы, наглушняк. В общем, увели пленных тоже к воротам, а мы ломанулись дальше — там, где-то возле Сююмбике, стрельба шла густая. Колян нам всем кричит — Аслана, Аслана ищите, живьем падлу брать надо! А где его тут найдешь, когда темно, все бегают, стреляют?

До утра этот цирк с конями продолжался. То там стрельба, то тут кипиш какой-то. Бабай пулю в руку словил, я о стекла порезался сильно, когда в окно залезал. Ну, и насмерть убило многих. Трупы везде валялись — и на улице, и в домах.

А потом все вдруг закончилось. Тихо стало, только танк ревет внизу, возле Президентского Дворца. Там какая-то бригада «кремлевских» засела, отморозки конченые, беспредел галимый. Их долго выковыривали, блин. Гранаты уже кончились, народ устал. Тогда Колян сказал всем, что это Аслан со своим штабом. Ну, тут, понятное дело, бодрости у людей прибавилась — достали этих тварей, даже двоих живыми взяли. А Аслана нет. Он, сука, уйти успел. Через нижние ворота, откуда танк из болота в Кремль и заехал. С ним еще человек десять свалили. Ник наладился за ними ехать, а потом оказалось, что это все еще ночью случилось. Беспонтовым боевиком оказался Аслан. Зато гнидой зачетной.

Так наша войнушка и закончилась.

Колонна пленных под усиленным конвоем двигается к Цирку. Позади нее устало ползет тягач, весь испещренный пулевыми отметинами. На броне сидят и лежат в разнообразных живописных позах легкораненые. Тяжелых положили в десантный отсек, там над ними колдует Цапко.

Ник, на правах командира боевой машины, расположился на носу тягача, положив на колени автомат, из которого он за время ночного боя не сделал ни единого выстрела.

«Администрация Казани» потерпела полный и окончательный разгром. Сорок девять человек убито, больше тридцати ранено, почти семьдесят сдались в плен или были захвачены силой, остальные попросту разбежались. Нападавшие тоже понесли жестокие потери — тридцать два мертвых тела лежат на травянистом склоне возле Спасской башни, а неподалеку от памятника Джалилю уже роют большую братскую могилу.

На рассвете Бабай на правах мэра города закрепил фактический успех, юридически объявив АК преступной и запрещенной организацией. Раненый навылет в руку, он сидит тут же, на передке «маталыги», и вслух рассуждает о том, что делать с пленными.

— В тюрьму их сажать? То есть кормить-поить за счет общины? Так это, едрит-трахеит, получится курорт какой-то. Похерить всё и отпустить? Где гарантия, что они обратно не возьмутся за старое, тем более что Аслана мы упустили? Да и крови кое на ком немало…

— И прочих мерзостей, — вставляет Ник.

— Вот именно. Значит, наказать надо. А как? Я думаю — только каторжный труд. Тяжелый, изнуряющий и каждодневный. Чтобы поняли, едрит-архимандрит, чтобы до кишок пробрало, чтоб как кони — рыдали по ночам. Что думаешь?

— Все верно, — рассеяно кивает Ник. — Только вот…

— Что?

— Там ведь, — он показывает на грязно-зеленую колонну пленных, извивающуюся впереди, — народ разный. И вроде рядовых есть, и типа офицеры. Кто-то вообще по мобилизации попал, мне тут сказали, пятьдесят человек они собрали по всем общинам, да?

— Было дело.

— Ну, вот! В общем, комиссия нужна. По расследованию. А еще — охранники для тех, кого… ну, вы поняли. Каторжный труд — это хорошо, но их же, каторжников, охранять надо, а?

— Полиция, короче, нужна, — резюмирует Бабай и, сморщившись, осторожно перемещает простреленную руку. — И народный суд. Едрит-трахеит, все возвращается на круги своя…

— Это вы о чем?

— Не обращай внимания. Скажи лучше — вот ты в полицию эту пойдешь?

— Я? — Ник от неожиданности едва не выпускает из рук автомат. — А почему я?

— А почему не ты? Почему кто-то другой?

— Ну, я не знаю… — замявшись, Ник вдруг находит подходящий аргумент и с облегчением выкладывает его: — Я же не местный! Нам с Наташкой все равно в Иркутск надо возвращаться.

Бабай поворачивает круглую голову и с нескрываемой иронией смотрит на Ника.

— Серьезно? Когда вылет, какой рейс? На чем, на Боинге полетите? Или на Сушке?

Ник хмурится — язвительное замечание Бабая попадает в точку. Ясно, что в ближайшее время ни в какой Иркутск они точно не попадут, причем под словосочетанием «ближайшее время» можно понимать сколько угодно долгий промежуток — от месяца до нескольких лет.

— И во славу воинов, одолевших исчадия тьмы, вознесем благодарность господу! — низким, пробирающим до мурашек голосом выпевает Монах.

Вся арена и проходы к ней заполнены молящимися. Многие держат в руках зажженные лучинки, заменяющие свечи. Сотни огоньков трепещут в густом, тяжелом воздухе. Погасшие лучины немедленно зажигаются вновь. Люди вразнобой повторяют за Монахом: