Марш мародеров - Сергей Волков

Старая кошка дремлет, подвернув под себя лапы и уткнув покрытую шрамами морду в толстую тополиную ветку. Во сне она переживает за уже выросших котят, сердится на другую кошку, пытающуюся отбить у нее пойманного голубя, убегает от собак, лакает воду из лужи — и совершает еще множество разных действий, изредка взрыкивая.

Теплый августовский день едва перевалил за середину. Бездонное небо украшают пушистые облака, похожие на длинные хвосты диковинных зверей, легкий ветерок путается в древесных кронах, из темных ущелий между громадами многоэтажных домов тянет холодком. Воркуют голуби, пахнет отцветающими травами, нагретым асфальтом, уставшей за лето землей и чуть-чуть, еле ощутимо — прелью и прахом, вестниками приближающейся осени.

За свою долгую жизнь[1]кошка привыкла слышать шум ветра, шелест листвы, шорох дождя, птичьи голоса, собачий лай, хрюканье кабанов, писк мышей в траве — привыкла и не обращает на это внимание.

Неожиданно в обычный шумовой фон вторгаются новые, незнакомые для кошки звуки: уверенные шаги какого-то существа. Кошка еще не открыла глаза, но чуткие уши зверька задвигались.

Приподняв голову, она внимательно оглядывает окрестности, продолжая прислушиваться. Теперь у нее уже нет сомнений, что к убежищу на тополиной ветке приближается кто-то чужой и, возможно, опасный.

Кошка давно научилась различать поступь разных зверей. Гулкий топот бегущего лося она никогда бы не спутала с глухими ударами кабаньих копыт, а сторожкие шаги косули всегда отличила бы от неряшливого, шумного шага дикой коровы. И стук собачьих когтей, и лисий топоток, и даже испуганная дробь мышиных лапок были известны кошке и вызывали у нее привычные реакции — страх, злость, ненависть или желание настичь добычу и вонзить в нее когти.

Неизвестное существо, чьи шаги слышит кошка, пугает ее. Она никогда еще не встречала двуного животного, а это, судя по шагам, было именно таким.

Сузив зрачки, кошка выгибает спину и топорщит шерсть вдоль хребта. А когда к первому двуногому зверю присоединяется второй, а затем и третий, кошка шипит, сердито водит из стороны в сторону хвостом и забирается повыше. Скрывается среди густой листвы на вершине дерева. Оттуда она и следит за троицей жутковатых двуногих.

Они выходят на заросший осинами перекресток, пересекают его и скрываются за углом ближайшего дома, оставив после себя незнакомые запахи и странные следы…

Старая кошка еще долго злится, умащиваясь на тополиной ветке. Наконец, она успокаивается и вновь засыпает, а люди — девушка и два парня — продолжают тем временем свой путь через тихий, безжизненный город. Пройдя по забитой ржавыми остовами автомобилей улице Горького, миновав краснокирпичные корпуса Кадетского училища, они поворачивают на Карла Маркса.

— Смотрите, церковь! — обращается к своим спутникам девушка, отзывающаяся на короткое имя Эн. — И купола золотые. Даже крест уцелел на одном.

— Зато «Корстон» сгорел, — бурчит один из парней, тот, что помоложе. Его прозвище Хал, а на самом деле он — Дамир Халилов.

Гостинично-развлекательный центр «Корстон», в прошлом огромное здание из стекла и бетона, высится впереди черным скелетом гигантского динозавра. Бушевавший здесь огонь уничтожил все, остались только закопченные стальные балки каркаса.

Подавленные этим зрелищем, путники быстро и молча минуют руины, лавируя между навечно замершими на дороге машинами.

— Слева — это кладбище, Арское, — поясняет Хал.

— Там теперь просто лес, — вглядываясь в густые заросли, высказывается высокий парень, скорее даже молодой мужчина с русыми волосами. — Вон, уже на въезде деревья растут.

— Ник, — обращается к нему Эн, — а если мы не найдем еду?

— Вернемся, — вздыхает высокий. — Только мы обязательно должны найти. В Цирке дети, старики…

Он косится на шагающего рядом Хала. Тот чувствует взгляд, поворачивает голову, улыбается.

— Все путем будет, блин! В Больших Клыках садов немеряно. Я сам пацаном там лазил. Огурцы — во такие! Яблоки, помидоры!

— Лучше бы картошки нарыть.

— Картошки втроем много не унесем, — качает коротко стриженой головой Хал.

— Ну, мы же, типа, на разведку. Если все нормально — Бабай народ поднимет.

— Ой, человек! — указав в сторону моста над железной дорогой, восклицает Эн.

По мосту, медленно волоча за собой тележку, ковыляет пожилая женщина. Она навертела на себя куски грязного полиэтилена, отчего походит на персонажа новогоднего карнавала. Вместо шляпки голову старухи покрывает пластиковый плафон от люстры, подвязанный под сморщенным подбородком куском провода.

На тележке друзья видят сваленные кучей ржавые железки, мятый эмалированный чайник, расколотый красный стул из уличного кафе и прочую рухлядь.

— Здравствуйте, бабушка! — звонко кричит издали Эн. — Как ваши дела? Помощь не нужна?

Старуха что-то хрипит в ответ, разевая беззубый, проваленный рот. Нику бросаются в глаза глубокие морщины, крючковатый нос и бесцветные космы волос, свисающие на высохшую, впалую грудь.

— Мы из общины Цирк. Там много людей, — на всякий случай очень громко говорит он, указывая рукой в сторону центра Казани. — Можете к нам присоединиться.

— Сейчас, сейчас, — членораздельно шамкает старуха, продолжая тащить тележку. — Вот продукты домой отвезу…

— Вы пропадете одна. — Ник заступает ей дорогу.

— Не одна, не одна, — не глядя на него, часто кивает женщина. — Детки мои, Коленька, Верочка, Санечка… Покормлю, напою…

— Шизанулась, — вздыхает в стороне Хал. — Еще одна.

— Она ж погибнет, — в отчаянии сжимает кулачки Эн.

— Мы тоже погибнем, если не найдем еды, — напоминает ей Ник.

Тем не менее девушка догоняет удаляющуюся в сторону улицы Абжалилова старуху, спрашивает:

— Бабушка? Вы где живете? Мы вас заберем на обратном пути!

Неожиданно женщина резко поворачивается — трещит полиэтилен, тележка жалобно скрипит и останавливается.

— Не скажу! — каркает старуха. — Ограбить хотите? Не скажу! Эх вы-ы… А еще пионеры!

Как-то по-вороньи, боком, она отбегает к краю тротуара, туда, где за сгнившим заборчиком начинается крутой склон железнодорожной выемки, и выставляет обе руки, сложив из грязных пальцев кукишы.

— Вот вам, выкусите!

Затем старуха принимается подпрыгивать на месте, хрипло распевая какой-то дикий вокализ.