Меня опять подхватили и ловко перенесли в постель.

— Тебе лучше поспать, — посоветовал Руслан. — Онемение скоро пройдет, но придет боль. И лучше переждать её во сне.

Я, наконец, смог спокойно его разглядеть. Показалось, что за то время, пока мы не виделись, Рус похудел и побледнел. Под глазами четко обозначились темные круги.

— Тебе бы тоже не помешали пара дней сна, да?

Друг криво ухмыльнулся.

— Ага. В гробу отдохну. Собираю документы, подтягиваю немецкий, закрываю сессию досрочно.

— Едешь, всё-таки?

— Еду.

— Молодец.

Рус вышел из комнаты, утащив с собой не особо и сопротивлявшуюся Иволгу. Я повернулся у стенке, на менее побитый бок, и прикрыл глаза.

Не то, чтобы спалось хорошо: боль, действительно пришедшая на смену немоте, не давала задремать как следует. Поэтому провалялся я так лишь около часа, потом решил пойти к друзьям, заодно проверить подвижность ноги. Наступать на неё было больно, так что я медленно, держась за стенку, выбрался в коридор к кухне, наступая почти все время только на здоровую конечность.

— Ну, поднесёт павшему воину кто-нибудь чарку с брагой?

Ива и Рус, сидевшие рядом на диванчике, обернулись.

— Ты чё вскочил?!

Красноволосая сорвалась с места, поднырнула под плечо, помогла дойти и усадила на свое место.

— Доберусь до бабуина — выбью колени к черту! Как он тебя отделал…

— Не советую его искать, — покачал я головой. — Думаешь, мы благородно сошлись на дуэли? Я бы, может, Светлицкого и отделал, да только их трое было.

Ива цокнула языком и, плюхнувшись на стул, достала из холодильника банку пива. Только теперь я заметил, что они с Русом тут выпивали.

— Смотрю, мои страдания не пошли прахом? Вы помирились?

— Как раз над этим работаем, — усмехнулся Руслан. — Ты своим появлением перебил Иву.

— Ну простите, — банка, пшикнув под пальцем, открылась. — Продолжай, родная.

— А на чем я остановилась?

— Я спросил: «Считаешь ли ты меня трусом».

— Ну да, точно. Не считаю, дорогой. — мелкая закинула ногу на ногу и отхлебнула пива. — Раньше я злилась на твою одержимость, она казалась такой ограничивающей.

— А сейчас?

— Сейчас я стара и мудра, как сказочный филин! И знаю некоторые вещи. Например, что страх подавляет свободу. Банально, наверное, но раньше я считала наоборот: свободный человек ничего не должен бояться.

— Хорошо, а при чем тут я? — спросил Руслан.

— А ты побеждаешь страхи. Не только свои, но и чужие. Понимаешь? — Ива подалась вперед, солнце пробежалось по её щеке рыжими лучиками. — И, если ты в Германии сможешь избавить человечество от одного из неизлечимых страхов, от генетической болезни, разве это не достойно уважения? Разве я имела право тебя обвинять?

Некоторое время мы, потрясенные, молчали. Потом Рус откашлялся.

— Я… Благодарен тебе, Ива. Никогда бы не подумал… То есть, я хочу сказать…

— Да забей, — белозубо улыбнулась Иволга. — Главное, что вопрос закрыт. Когда ты едешь?

— В конце июля.

— Чудно! Может, мы даже успеем тебя проводить. Или ты — нас.

— Так, значит, вы тоже едете?

— Да, — кивнул я под взглядом друга. — Не могу отпустить нашу бедовую на север в одиночку.

Руслан поправил очки и стал внимательно нас рассматривать.

— Давно вы вместе?

— С марта.

— Поэтому нас с Милой…

— Не-не-не! — замахала руками Ива. Она умудрилась даже задеть своё пиво, так что банка качнулась, но устояла. — Я сначала вас выгнала, потом Глебке нервы на кулак мотала, пока он не психанул. Ну а после такого, как известно, два выхода: секс и убийство. Мы выбрали первый.

Рус улыбнулся и выпил ещё.

— Вот и молодцы. Тебе нельзя одной, Ив.

— Одной страшно, — пожала плечами она.

Просидели вместе до позднего вечера. Рус обещал забежать в гости уже завтра, чтобы привезти мне костыли, но мы всё равно не хотели его отпускать. Проведя пару месяцев исключительно вдвоём, Ива и я будто только сейчас осознали, насколько не хватало в квартире ещё кого-нибудь. Стены в присутствии Руслана будто бы становились теплее, а жить становилось легче. Мы обсудили всё, что случилось за время размолвки, потом переключились уже на совсем посторонние темы. В какой-то момент вспомнили про мой сценарий, и друзья тут же пожелали его прочесть. Отпираться было бессмысленно — раз уж за эти буквы согласны столько заплатить, показывать их не стыдно.

Когда Рус отправился домой, закат уже почти догорел, и на Новосибирск опускались сумерки. Мы с Иволгой перебрались на кровать, где провели два прекрасных часа. Потом выключили свет и лежали в темноте, слушая дыхание друг друга. Или, может, только я слушал, а она думала. Сейчас, когда всё уже произошло и случилось, трудно сказать наверняка. В каждом слове и жесте видится знак, маленькая чёрточка, сама по себе не значащая ничего, но вкупе с другими бессмысленными чёрточками складывающаяся в картину прошлого, из которой неизбежно проистекает настоящее. А в настоящем ты, художник и наблюдатель, стоишь, схватившись за голову, и не можешь понять: как можно было не заметить очевидных сигналов? Как мог ты быть настолько слеп?

А всё просто. Тогда у тебя болело вправленное бедро, по телу растекалась приятная истома, рядом, в паре миллиметров, лежала любимая девушка, тёплая и уже сонная. Ты не закрывал глаза — просто их занимали другие, более приятные и мягкие чёрточки полотна.

Мне жаль, Иволга. Мне правда жаль, что я не заметил.

— Спокойной ночи, любимая.

— Спокойной ночи.

Глава 18. Неловкая

Мне понадобилось чуть меньше месяца, чтобы снова начать ходить без костылей. В Новосибирск влетел легкий и ласково-теплый июнь, и гулять теперь стало совсем хорошо. Мы с Иволгой, бывало, проводили на улице целый день, уезжая куда-нибудь в малознакомый район города, теряясь там, забредая в магазинчики и кафешки, иногда забираясь на крыши домов и наблюдая оттуда за жизнью внизу. Это время запомнилось,