Между тем с каждым новым днем Сибель обижалась на меня все сильнее, мы все чаще ссорились и ругались по пустякам. Она начала искренне сомневаться в своей красоте, и я все чаще заставал её с мокрыми от слез глазами. Бывало и так, что мечтающий о Фюсун и утоляющий свою боль очередным стаканчиком ракы, я не обращал внимания на какую-нибудь выдумку Сибель, призванную доставить нам обоим радость, — пекла ли она пирожные или тащила в дом журнальный столик, купленный ею. Когда Сибель, обиженная, выходила, хлопнув дверью, я, хоть и страдал от раскаяния и угрызений совести, все же не решался подойти к ней и попросить прощения, удерживаемый каким-то странным стыдом и смущением, а когда все же подходил, разговаривала она неохотно.

Если бы помолвка была расторгнута, общество осудило бы Сибель за то, что она долго жила со мной, не будучи замужем. Сколь бы уверенно она ни держалась после этого и сколь «европеизированными» ни выглядели бы её друзья, все восприняли бы нашу жизнь без брака не как любовную историю, а как историю несчастной женщины, запятнавшей свою честь. Мы, конечно, никогда с ней это не обсуждали, но каждый новый день работал против Сибель.

Так как я время от времени ездил в «Дом милосердия», где мне удавалось отвлечься от боли, то иногда чувствовал себя чуть лучше и даже поддавался иллюзии, что боль начинает проходить, полагая, будто это обнадежит Сибель. Её несколько успокаивали наши вечерние поездки в город повеселиться, поболтать с друзьями, но и они не могли сокрыть весь ужас нашего положения и то, как мы несчастливы — кроме, пожалуй, тех моментов, когда оба напивались или слушали голоса рыбака с сыном. В те дни я умолял Джейду, которая должна была вот-вот родить, сказать, где Фюсун и что с ней. Я упрашивал как мог, даже предлагал деньги, но единственное, чего смог добиться, — узнать, что Фюсун живет в Стамбуле. Я уже спрашивал себя, не стоит ли мне прочесать весь город, улицу за улицей.

В начале зимы, в один из холодных и грустных дней в летнем доме, Сибель сообщила, что собирается поехать с Нурджихан в Париж на Рождество. Нурджихан собиралась сделать во Франции кое-какие покупки и закончить некоторые дела до помолвки и свадьбы с Мехмедом. Я не стал отговаривать и даже наоборот — подбадривал. Да и пока Сибель будет в Париже, можно было приложить все силы к поискам Фюсун, перевернуть вверх дном весь Стамбул и, если не получится найти её, избавиться от боли, сковывавшей мою волю, чтобы жениться на Сибель, когда она вернется. Сибель восприняла мои ободряющие речи с подозрением, но я сказал, что разлука пойдет нам обоим на пользу, а когда она вернется, мы продолжим с того места, на котором остановились. Слово «свадьба» в своей речи я употребил несколько раз, не делая, впрочем, на него сильного акцента.

Я все еще искренне думал жениться на Сибель, которая, в свою очередь, не оставляла надежд на перемены к лучшему, пока она будет далеко, и что, вернувшись из Парижа, она обнаружит меня «выздоровевшим» и «выздоровеет» сама.

Провожать их в аэропорт мы поехали вместе с Мехмедом. Приехали рано, немного посидели все вместе за маленьким столиком в новом терминале и попили лимонада «Мельтем», который нам советовала Инге, улыбавшаяся с плаката на стене. Когда я в последний раз махал Сибель на прощание, то увидел её в глазах слезы и испугался. Мне вдруг стало ясно, что мы больше не вернемся к прежней жизни и расстаемся надолго. Мехмед, которому впервые за несколько месяцев предстояло жить без Нурджихан, на обратном пути в машине, прервав затянувшееся молчание, вздохнул: «Ну что, братишка, тяжело нам будет без наших девушек».

Ночью летний дом показался мне невыносимо пустым и печальным. Теперь, в одиночестве, я впервые слышал не только разные голоса скрипевших на все лады досок, но и стоны моря. От порывистого северо-восточного ветра завывал каждый угол. Волны по-прежнему бились о бетонную пристань с терассой, но звук их изменился. Как-то, лежа в кровати в стельку пьяный, я под утро заметил, что рыбак с сыном не приплывают уже давно. Та часть меня, что всегда сохраняла способность мыслить реалистично и честно, доложила, что очередной период моей жизни закончен. Но другая часть меня, панически боявшаяся одиночества, всем своим существом отказывалась признавать эту истину.

На следующий день я встретился с Джейдой. Она передавала Фюсун мои письма, а я взял на работу в бухгалтерию «Сат-Сата» одного её родственника. Поэтому был уверен, что смогу надавить на неё и получу адрес Фюсун. В ответ на мои настоятельные просьбы Джейда загадочно молчала. Лишь обмолвилась, что встреча с Фюсун не принесет мне счастья; сказала, что жизнь, любовь и счастье — очень сложные вещи; что каждый делает все возможное, чтобы защитить только свое счастье. Говоря это, она время от времени нежно поглаживала свой сильно раздувшийся живот. Джейда чувствовала себя счастливой — сразу было видно, что муж во всем ей потакал.

Я не смог добиться от неё ничего — ни мольбами, ни угрозами. Тогда в Стамбуле не существовало частных сыскных бюро, какие показывали в американских фильмах, поэтому проследить, куда она ходит, не представлялось возможным. У отца работал охранник, Рамиз, который иногда выполнял всякого рода тайные поручения. Я попросил его деликатно заняться расследованием кражи, которая якобы произошла у меня в конторе, и поручил разыскать Фюсун, её отца и тетю Несибе, однако Рамиз пришел с пустыми руками. Я обратился к моему дяде Селями-бею, отставному комиссару, долгие годы занимавшемуся тем, что выслеживал преступников, помогал нашим товарам проходить таможню и улаживал наши проблемы с налоговой полицией. Он тоже пытался разыскать отца Фюсун через районные бюро гражданской регистрации, отделения Управления безопасности и даже через квартальных старост, но поскольку отец Фюсун на учете в полиции не состоял, найти его не удалось. Я вспомнил, что перед выходом на пенсию он преподавал в двух лицеях — района Вефа и Хайдарпаша, и под видом бывшего ученика неведался туда, однако тоже ничего не смог разузнать. Пытался я разыскать Фюсун, выясняя, кому из дам в Нишанташи и Шишли шьет тетя Несибе. Конечно, спрашивать что-то у матери я не мог. А Заим от своей матери узнал, что услугами портних теперь мало кто пользуется. Он тоже через знакомых разузнавал о портнихе Несибе, но безрезультатно. Все эти неудачи лишь усиливали мои страдания. Целыми днями я просиживал у себя в кабинете, а во время обеденного перерыва уходил в «Дом милосердия», ложился на нашу с Фюсун кровать, клал рядом вещи, которых она касалась, и старался почувствовать себя счастливым. Потом иногда возвращался на работу или садился в машину и колесил по улицам Стамбула, надеясь где-нибудь повстречать Фюсун.

Тогда мне и в голову не приходило, что много лет спустя я буду с удовольствием вспоминать эти поездки, во время которых объезжал множество кварталов, улиц и площадей. Так как призрак Фюсун теперь стал являться мне в далеких от центра районах вроде Вефа, Зейре-ка, Фатиха и Коджа-мустафа, то я перебирался через Золотой Рог и колесил там. Не спеша, с сигаретой в руке, проезжал по узким, выложенным брусчаткой извилистым улочкам в ямах и ухабах, когда вдруг передо мной на мгновение не возникал призрак Фюсун. Тогда я немедленно останавливал машину, выходил, осматривал очередной бедный квартал и думал, как же он прекрасен, раз она здесь живет. Улочки, посреди которых усталые пожилые женщины в платках стирали белье или чистили посуду, где местные повесы внимательно разглядывали каждого чужака, гонявшегося по их кварталу за призраком, а безработные дремали по кофейням за газетой и пахло углем от печных труб, были для меня почти священными. Убедившись, что женщина, за которой я следил довольно давно, не Фюсун, я продолжал изучать очередной квартал, ведь если мне показался её силуэт, значит, Фюсун должна быть где-то рядом. Меня совершенно не заботили и не пугали угрожающие надписи политического свойства, лозунги, как тогда говорили, различных политических «ячеек» и организаций, которыми был испещрен старинный, двухсотлетней давности гладкий мрамор давно пересохшего чешме[13]посреди квартальной площади, в чаше которого вылизывали себя уличные кошки. Я лишь верил всем сердцем, что Фюсун только что проходила здесь, и мне казалось, будто я движусь по сказочному городу, где меня в конце пути ожидает счастье. Я чувствовал, что должен идти вперед, не отступая ни на шаг, сесть у окна в кофейне и во все глаза смотреть и смотреть на улицу, чтобы не пропустить её, когда она опять пройдет мимо, и, чтобы найти Фюсун и дом, где она теперь живет, начать жить так, как жила она и её семья.