Я понял, что Рафи уже все знает, хотя не исключено, что знал и раньше. Может, то, что Альвенслебен поручил мне его вербовку, – спектакль? Откуда он узнал о проблеме Тайной службы Хранителей в Санкт-Петербурге? О разработках технологий, связанных с торсионными полями?

– Твоя задача – найти шпиона. Мы проверили все, что можно. В институт за последний год никого на работу не приняли, значит, действует кто-то свой.

* * *

…Итак, у меня всего неделя, чтобы спрятать Марину, то есть организовать для нее пластическую операцию. Времени немного, но достаточно. Самое трудное и важное сейчас – убедить ее в необходимости поездки в швейцарскую клинику.

В тот же день я вылетел к моей любимой в Амстердам, сочинив в дороге целую лекцию на тему о том, что в наше время такая операция – сущая пустяковина, к тому же ею займется опытный врач, и какой красавицей она после этого станет… Но тревога меня не покидала. Я продолжал испытывать едва ли не физическую боль при мысли о том, что именно должен буду предложить Марине. Я дал себе слово: что бы ни случилось, я эту женщину не оставлю, даже если она будет выглядеть совсем по-другому. Все эти годы она была моей единственной ниточкой, связывающей с прошлым. Нет прошлого, как говорили мудрецы, нет и будущего. А я давно позабыл всех и вся. Не помнил друзей по школе и институту, даже тех, с кем учился в школе КГБ, сослуживцев. Да и родителей вспоминал лишь изредка, но о Марине думал каждый день. Только мысли о ней и позволили мне не превратиться в робота, остаться человеком. Всякое бывало. Одно время даже сон не приносил отдыха от тоски по ней, потом, помню, не мог видеть улыбающихся людей. А теперь чужой смех меня не раздражает и не злит, я стал улыбчивее. Я спешу к ней, к моей женщине, чтобы прижаться к ней. Мне нравится вдыхать ее запах, слышать ее голос. Я хочу быть с нею рядом, и это мое самое сильное желание. Кстати (точнее – совсем даже некстати, но что поделать!), надо что-то убедительное приготовить для «папаши», ведь он – мое будущее задание. Я уже придумал кое-что, но это потом, а сейчас – к Марине.

Раздумывая об операции, о разговоре с Мариной и ее отцом, о том, чем нужно будет заняться как можно быстрее, я не сразу заметил, что самолет выпустил шасси, готовясь к посадке.

Быстро пройдя паспортный контроль, я направился к стоянке такси и, пропустив несколько машин, чуть не вприпрыжку вскочил в одну из них.

Через полчаса я уже стоял у дома, в котором меня ждала Марина. Сгорая от нетерпения, взбежал на второй этаж и внезапно остановился. Отчаяние острым ножом полоснуло по сердцу. Казалось, никогда еще я не испытывал такой опустошенности, граничащей с безнадежностью. Как говорить с нею? К тому же ожесточение на неизвестного пока врага росло, как на дрожжах. Я знал, что испытывать страх, отчаяние или ненависть очень плохо. Страх парализует, не дает мозгу работать, не позволяет принимать правильные решения. Но я тем не менее боялся, причем не за себя, а за Марину. Еще хуже ненависть. Когда ненавидишь, то не в силах сосредоточиться, понять, где опасность, какая она. Любая ненависть ослепляет. На курсах Моссада нам объясняли физиологические аспекты этих чувств. Когда ты испытываешь страх или злость, организм выделяет гормоны стресса – адреналин и норадреналин. В критических ситуациях они выручают, так как при их повышенном содержании тело становится сильнее, способно быстрее двигаться. Но их длительная выработка приводит к повышению давления, сердечным заболеваниям и другим сбоям в работе организма. Но я ничего не мог с собой поделать. Я ненавидел того, кто вынуждает меня предложить любимой женщине такое, что, как говорится, и язык не поворачивается произнести.

Но выбора у меня нет.

Поднявшись на четвертый этаж, позвонил в дверь, как мы условились – два коротких звонка, один длинный. За дверью послышались шаги, и через несколько минут я увидел Марину. Она порывисто и нежно обняла меня за шею и поцеловала в губы. От гнетущих мыслей, владевших мною минуту назад, не осталось и следа.

Не размыкая губ, не разнимая рук, сбрасывая с себя одежду, мы бросились в комнату, чтобы рухнуть, обнявшись, на диван. Как же я ждал этой минуты!

Прошло немного времени. В такие минуты абсолютного понимания слова способны только помешать. Мы лежали, отдыхая после любовного марафона и постепенно проникаясь ощущением того, что мы снова вместе. Двигаться не хотелось, разговаривать тоже…

Но вскоре Марина встала, быстро приняла душ и сварила свой знаменитый кофе. Ничего не поделаешь – молчанием наших проблем не решить, а времени слишком мало, чтобы провести его в ничегонеделании.

Глубоко вздохнув и стряхнув с себя остатки расслабленной неги, я решил начать неприятный разговор. Пришлось рассказать Марине о частном детективе, о ее фотографии и о том, что, скорее всего, у нас появился новый враг, могущественный и безжалостный. А если допустить его (их?) осведомленность в том, что именно мне поручено сорвать их планы относительно нового оружия, то наши дела – хоть плачь.

– Значит, наша совместная работа не получится? – почему-то шепотом спросила Марина. – И мы не сможем быть вместе?

– Постоянно – нет. Придется расстаться на время, пока все уляжется и прояснится расклад сил.

– Я не смогу долго без тебя. – Марина опустила голову. – Не смогу и не захочу.

– Милая моя, – начал я, – мы не расстанемся, но какое-то время вместе быть не сможем. Я тоже не хочу жить без тебя, но у меня сейчас задача поважнее – как тебя защитить. Тебе необходимо поменять внешность, может быть, временно уехать в Штаты. Та м тебя искать значительно тяжелее, а потом, немного погодя, мы опять будем вместе. Знаю, как тяжело дается человеку новая внешность. Сам проходил через это, но я был один, и единственное, что меня держало на плаву – это надежда тебя увидеть. Сейчас тебе предстоит то же самое, но я буду рядом и постараюсь помочь тебе. Если это вообще возможно.

К моему удивлению, Марина не плакала, не отказывалась, даже не спрашивала почти ни о чем. Она согласилась почти без колебаний, правда, засомневалась, как объясниться с отцом. У меня уже были кое-какие соображения на сей счет, но делиться ими с Мариной я пока не стал, пообещав, что все улажу. Честно говоря, я не ожидал от нее такой реакции. Бедная, что же ей предстояло! Ведь мне придется рассказать ей правду и об отце! Я решил пока не думать об этом. Проблемы нужно решать в порядке их поступления, как учили в армии, а на курсах мне постоянно твердили, что каждый день будет начинаться с проблемы, у которой решения нет. Ничего страшного, нужно всего лишь дожить до завтра. Завтра появится другая, тоже нерешаемая задачка, и так каждый день. А в экстремальных ситуациях нужно справиться лишь с одной, наиболее важной, остальные подождут или исчезнут.

Собрались мы очень быстро. Предстоящий пропуск занятий не составил особой проблемы – на курсах вопросов не задавали. Через два дня мы вылетели в Берн к доктору Харберу. Операция и последующая реабилитация Марины должны были занять полтора-два месяца.

Это время я планировал провести в Санкт-Петербурге, чтобы выяснить, кто же охотится за торсионными технологиями в Институте физики. Задание как задание, но меня поразило, как Альвенслебену удалось привлечь к его выполнению самого Рафи. Как я понял из последней встречи с ним, Кею оказалось вполне достаточно материалов, которые я привез. Связь нацистов с Аль-Каидой его устраивала, поскольку вписывалась в концепцию вражеского заговора. Если у американцев что бы то ни было укладывается в стройную теорию, то дело считается закрытым. Рафи также сообщил, что Кей сдержал слово и отменил приказ о моей ликвидации. Так я ему и поверил! А кто же за мной следил в Тель-Авиве? Вообще-то полномочия ЦРУ значительно меньше возможностей Агентства национальной безопасности, а приказы о поисках неизвестного ранее оружия шли именно оттуда. А уйти от АНБ значительно труднее, если вообще возможно.