Наверху раздался грохот падающей посуды, а с полотка меж половиц нитками просыпался песок. Раздалась трескучая ругань. Через минуту по лестнице, преодолевая высоту, сошел хозяин.

Вышло бы неточностью сказать, что сударь выглядел не свежо, скорее, он был едва жив. Вчерашняя пьянка глубоко отпечаталась на его виде: опухшие веки, серое лицо, передник поверх серой рубахи облит слоем засохшей массы. Уклончивая походка выдавала, что хмель еще не выветрился. Хозяин достойного заведения пробубнил невнятный вопрос.

— У вас играют? — спросила девица, скидывая капюшон.

Мужик кивнул, ослабшей рукой почесал живот, пытаясь сосредоточить на ней непослушные глаза.

— Вечером, буди.

— Мы из соседней деревни. Можно подождем тут?

Тот снова кивнул и поинтересовался, не желают ли гости чего-нибудь попить или поесть? Сольвейг ответила, что о них можно не беспокоиться. И сударь не беспокоился. Сорвавшись с последней ступеньки и чудом устояв на ногах, он исчез за соседней дверью, оставив гостей в зале. Рэй и Сольвейг уселись за дальним столиком.

— Я не умею играть ни в карты, ни в кости.

— Ты ж в порубе отсидел. Говорят, лучшие игроки именно из тех мест, — цинично ответила она, но тут же продолжила серьезно: — Посмотри на себя. Ты не можешь работать в таком состоянии, а нам нужно место, где ты мог бы отдохнуть.

— И кто из нас заботлив без меры?

— Да мне совершенно плевать на тебя, но повторяю, я живу в твоей душе. Болеешь ты — болею я. Потому перестань своевольничать и делай что велено. Твое тело теперь также и моё, — скрестив руки на груди, она откинулась на лавке и прибавила: — Сам виноват.

Потянулись минуты ожидания. Корчма была обустроена самым невзыскательным образом: шесть дощатых столов, по лавке с каждой стороны да еще большой стол возле печи — служебный; стены из желто-серого слезящегося бревна, рассохшийся скрипучий пол, пропитанный пивными разводами, — даже не лиственничный, понял Рэй, обычная ель.

Время от времени пустота залы нарушалась местными, что заходили за пивом или квасом навынос. Последним был детина ростом в косую сажень, так что Рэю пришлось высоко поднять голову, когда тот, проходя мимо, лениво кивнул носом-пятаком. Этот почему-то был в кольчуге до бедер. Видно, наемный гридень местного богатея. Скорее всего, за бочонком пива он явился по поручению хозяина — попросил травяного.

Корчмаря к этому часу словно подменили: лапти аккуратно повязаны на белые онучи, передник сверкает белизной, волосы расчесаны, борода клином, в глазах забегал алчный огонек. Он шустро обслуживал редких гостей, еще и успевая кашеварить на кухне: стучал ножами и бренчал посудой. От затопленной печи потянуло дымом и теплом.

Еще в Бересте Рэй узнал, что Стягота это холопская забоярская деревня, то есть, вся земля тут принадлежит боярину, а крестьяне: холопы и закупы, живущие на ней и получающие в пользование железный инструмент, несут повинность в форме оброка по общинному принципу, который выплачивался готовым продуктом с наделов, переданных в пользование общины.

В заведение пришли первые едаки, через час набралось человек десять — корчма ожила, а скоро и повеселела. Корчмарь только мельтешил меж столами, подавая пиво и еду. В меню были хлеб, репа и каша — различных формах и сочетаниях. Усач, что присел сбоку от геройского столика с таким аппетитом хрустел солеными рыжиками, что у Рэя свело живот.

За парой дальних столов уселись несколько игроков, но играли они престранно. По столу были рассыпаны маленькие резные фигурки, изображающие кувшинчики, самовары, кастрюльки и другие предметы с кухни, а игроки по очереди подцепляли их крючками. Рэй мотнул головой, молча спросив у Сольвейг, что за игра такая чудная?

— Бирюльки. У каждой бирюльки в куче своя цена. Обычно, чем цена выше, тем сложнее ее подцепить и вытащить, не потревожив остальные. Побеждает тот, кто за свои попытки вытащит больше фигурок. Но бирюльки — это так, пока все трезвые, на купило в нее не играют.

Группа, потягивая пенное, играла в незатейливую игру с живым интересом. Ловчее всех тянул бирюльки здоровенный усатый холоп — тот, что давеча лопал рыжики. В его ладонях маленькие деревянные фигурки вовсе смотрелись как пригоршня ячменя. Несмотря на уверенность подруги в предстоящем плане, Рэй сидел как на иголках. Без опыта в азартных играх предстояло играть с умелыми игроками да при ставках неясного содержания.

— Что ты трясешься, аки енот в кустах?! Бесишь. Короче, я сама разберусь.

— Да ты хоть правила знаешь, дикая лисица? — шепнул он, склонившись.

— Я премудрая снежная лиса! Повадки вашего племени мне, к сожалению, знакомы. А еще раз назовешь меня дикой — пожалеешь, — она ткнула указательным пальцем ему в лоб, отодвигая подальше. — Сиди и не дергайся и, что бы ни случилось, не подходи.

— Да так я тебя и оставлю! — возразил он, но Сольвейг уже вышла из-за стола.

Она прошла по зале, склонилась над столом и с интересом расспросила скотоводов, во что те играют. Мужики неприязненно смерили девку. Та перекинулась с ними еще парой слов, даже пошутила о чём-то. Но усач категорически покачал головой:

— С чужаками метать не сядем.

— Да пусть поиграет молодуха, че, — весело ответил другой. — Всё лучше на щечки румяные поглядеть, чем на рожу твою мосластую! Только, чур, нашими костями, — указал он девчонке. — Чтоб без жулья.

— Рыжая, — буркнул усатый, плюнул на пол и с отвращением присовокупил: — Да девка еще. Кости зашепчет.

— Нешто рыжая так сразу и шептуха? У меня вон тетка рыжая, в Падубе живет. Была б шептуха, поди, побогаче б жила, а у ней из скотины только вошь на аркане проживает в кармане, — загыкал улыбчивый холоп с щербиной в зубах.

— Во-во, слыхала, молодуха? — поддержал третий игрок. — Даждь за стол, поглядим, как метаешь.

— Какой у вас кон? — спросила Сольвейг, пока не усаживаясь.

— А енто у нас всегда по одной четвертинке на круг.

— Не-ет, — угрюмо прогудел усатый. — На шелуху не буду. Она ж твердит, что горазда метать. Знать, по целой копейке будем играть.

«Просто отлично», — покачал головой Рэй, раздумывая, как подруга собирается играть, не имея ни монетки.

Тогда Сольвейг лихо оглядела всех по очереди и жертвой своего обаяния избрала именно усатого. Она обошла здоровяка сбоку, прильнула к нему на грани дозволенного, положив руку на плечо, и наклонилась над ухом.

Выслушав, плечистый скривил толстые губы, хотел было вскинуться в ответ на унизительное предложение да прогнать бессовестную втыкуху, но, опершись на стол, вдруг осмотрел ее снизу доверху. А та и, как нарочно, уложила руку на бедро, деловито