Неживой перевозит нас в Питер — в загородный дом, приобретенный на сбережения брата. Там меня ждет женщина, специально нанятая ухаживать за мной. Надежная, сговорчивая женщина, подобранная лично Виктором Антоновичем, в чьи обязанности входит держать язык за зубами и выполнять любые мои желания, — в рамках разумного, конечно.

За что мне такая честь? Зачем полковнику Неживому возиться со мной? Ответ прост: ему нужен живой свидетель, позволяющий держать обеих Эвглен под контролем, — чтобы они не зарывались. Впрочем, после «дворцового переворота» (делится с нами полковник новостями) ситуация радикально поменялась. Девчонка производит впечатление очень разумной особы, даже более разумной, чем ее мать… однако свидетель все равно не помешает.

Если и есть на свете счастье — вот оно. Мы живем с братом вместе, в собственном доме. Я сделал себе протезы — две ноги плюс вторая рука! Протезы — лучшие, какие есть в мире: пальцы и суставы двигаются. Я могу ходить. И я хожу — с тростью в единственной нормальной руке.

Но главное: мы с братом организовали дело… Нет, не так — Дело. Бизнес. Брат приводит женщин, а я их режу. Контейнеры, заполненные «игрушками», расходятся в Питере «на ура». Режем мы женщин и только женщин. Ничего личного, но делаю я это собственноручно.

А рука моя тверда. Ни пальцы, ни совесть не дрожат. Жизнь отныне крепко схвачена — никто не в силах отнять у меня законную добычу…

* * *

— …Не выпускает, огрызок чертов! — раздается чей-то голос. — Блин… спазм какой-то…

И это последнее, что я слышу, прежде чем радужные картинки затягивает черная бархатная штора.

68.

— Спазм какой-то, — произнесла Елена. — Ладно, оставим, как есть.

— Отпилить корягу, с-суке, — с ненавистью предложил Вадим. — По самую шею.

Они пытались изъять у Саврасова ту дрянь, которая была намотана ему на руку поверх рукава, но так и не смогли разжать его жуткие пальцы. Причем, вдвоем разжимали! Пистолет-то уродец выпустил сам, когда получил контейнером по темечку, — и тут же сжал кисть в кулак. Рефлексы, черт их дери.

Ну и оружие у него! К одному концу гитарной струны привязана статуэтка, к другому — чайная ложка вместо рукоятки… как же нелепо оно все выглядит теперь! И как страшно было видеть это в действии…

— Чуть не шмальнул, — добавил Балакирев. — Я еле успел. Так. Несу пилу?

— Некогда, медвежонок, — сказала Елена. — Работы наверху — на всю ночь. А нам еще твоей раной заниматься.

«Медвежонок», скривившись, посмотрел на свою переднюю конечность, наскоро перебинтованную.

— Не кошерно, — согласился он.

— И кровища в зале… в паркет впитается…

— Ковры постелить.

— Все равно убирать надо… Слушай, Вадька. Я знаю, у тебя есть своя бригада.

— Какая бригада?

— Друзья. Не один же Стрептоцид?

— Гонишь байду, ласточка.

— Сам ты байда… Зови. Прямо сейчас.

— Кого?

— Кому полностью доверяешь, батхед. Двоих-троих.

— Зачем?

— Заменить Руслана с Ильей, зачем!

— О’кей, о’кей, понял…

Выглянули в холл.

Илья уже прекратил выть. Расстегнув брюки и спустив трусы, он с ужасом разглядывал свое мужское хозяйство. Встать не мог: лопнуло ахиллово сухожилие.

— Эй, гений! — позвала Елена Стрептоцида (тот как раз спускался по лестнице). — Помоги человеку!

— Уже, уже, — откликнулся вампирчик и движением фокусника вынул из-за спины шприц.

— Что это? — забеспокоился Илья.

— Спокойно, мужчина, просто обезболивающее.

Сделали укол.

— Что это? — повторил менеджер через минуту — вяло, заторможено. Голос его не слушался.

— Это как уснешь, — радостно сказал Стрептоцид.

— Песок с подогревом… — пробормотал Илья. — Покрышки подложи… Стой, не закапывай… — он отключился.

— Мы рождены кошмары сделать былью, — прокомментировал Стрептоцид.

— Хватит болтать. Падаль — наверх, — Елена показала на труп Руслана.

— В потрошильню?

— Да, сразу на стол.

— Разумно. Все на продажу.

— Потом оттащим Илью в Борькину комнату. Я покажу.

— А с твоим отчимом?

— Этого? На Нулевой этаж.

— Куда?

— В подвал! Пусть он там развлечется.

— Кто развлечется, отчим? — не понял Балакирев.

Елена засмеялась:

— Ну что ты! Есть там один, которому скучно… хотя, этому огрызку тоже, наверное, интересно будет. Перед тем, как сдохнет.

— Так. А что с кистенем? — Балакирев подергал «струну». — Пальцы я могу откусить, это быстро. Кусачками.

— Это не быстро, — возразила Елена. — Оставь, в подвале ему ничего не поможет.

Молодые люди в четыре руки подняли Саврасова с пола.

— Смотри под ноги, отличник, — сказал Балакирев, осторожно переступая через Руслана. — Скользко. Куда нести, ласточка?

Стойкий чугунный солдатик громко волочился по полу — вслед за своим одноруким генералом.

Веселая ночь только начиналась.

Как можно жить среди людей и не знать, каковы они на вкус…

69.

Наконец ее перевезли из операционной обратно в палату. Развязали, прицепив руку браслетами к спинке кровати. Сделали инъекцию седуксена. Сколько времени прошло с момента окончания допроса, она не знала; время после всех этих чудовищных уколов перестало существовать. Сначала — «фармакологическое связывание», потом новокаин и наркотические анестетики, теперь — «сыворотка правды»… Я становлюсь растением, подумала она. Жизни больше нет… Подумала — и не испытала по этому поводу ничего.

Подступала слабость — неостановимо, как морской прилив. Слабость и безразличие. Ощущать это после пожара, совсем недавно бушевавшего в ее организме, было как-то странно.

Когда ее выкатывали из операционной, она успела заметить, что в коридоре лежит чье-то тело. Надо полагать, труп, поскольку Елена суетилась, готовя срочный «аккорд». Детки кого-то опять превратили в «материал». Кого? Ответ на этот вопрос ничуть не интересовал Эвглену Теодоровну, однако, похоже, дела у спятившей наследницы неслись вскачь… что, впрочем, тоже не вызывало у бывшей хозяйки дома никаких эмоций.

Мать не желала дочери зла, но и добра при этом не желала.

Нервное истощение, поняла она. Я полностью истощена. Может, я умру? Засну и не проснусь? Как это было бы хорошо…