— Друг мой, ты уже достаточно карикатурен. Если я позволю тебе надеть высокую шляпу, ни тебе, ни мне нельзя будет оставаться в Пломфильде, так как решительно все поднимут нас на смех. Ты совершенно достаточно смахиваешь на лакея, а потому удовольствуйся тем, что ты уже имеешь.

Не получив желаемого, Тед постарался утешиться, нарядившись в необычайно высокий и жесткий воротник и в совершенно изумительный галстук. Эта выходка являлась чем-то вроде мщения его жестокосердной матери, так как воротники приводили прачку в отчаяние, а завязывание галстука требовало такого искусства, что пришлось звать на помощь трех женщин, прежде чем Теда удалось удовлетворить. В такие критические минуты Роб проявлял редкостное терпение. Его собственный туалет совершался необыкновенно быстро и отличался простотой и скромностью. Но азарт Теда не имел границ; крики, свистки, приказания и стоны раздавались из той комнаты, где взбешенный лев испытывал терпение кроткого агнца. Миссис Джо не вмешивалась до тех пор, пока из двери не вылетела пара сапог, сопровождаемая дождем головных щеток. Тогда, опасаясь за жизнь своего старшего сына, она отправилась на помощь и частью лаской, частью строгостью убедила Теда прекратить свои ухищрения. Наконец туалет был закончен. Фрак оказался немного широким в плечах, но из-под открытого жилета виднелась блестящая накрахмаленная грудь рубашки, вполне соответствовавшая важности момента. Блестящие узкие сапоги, светлые перчатки, тросточка и — о, горе! — ненавистная соломенная шляпа дополняли его костюм. В петлице красовался цветок, а цепочка от часов небрежно болталась на жилете,

— Что вы на это скажете? — спросил он, появляясь перед матерью и кузинами, которых он должен был сопровождать в колледж.

Дружный взрыв смеха и восклицанья ужаса были ответом, так как он искусно наклеил себе белокурые усики, которые надевал во время спектаклей. Это украшение очень шло к нему и служило хоть некоторым утешением за отсутствием злополучной шляпы.

— Сними их сейчас же, несносный мальчишка! Что бы сказал твой отец, если бы он знал о твоих шалостях в такой торжественный день, как сегодня, — сказала миссис Джо, стараясь говорить строго. Но в душе она решила, что изо всех многочисленных юношей пальма первенства за красоту, бесспорно, принадлежит ее долговязому сыну.

— Позвольте ему остаться так, тетя; усы ему очень идут, и всякий свободно даст ему лет восемнадцать, — просила Джози, которая любила всякое переодевание.

— Отец не обратит внимания; он слишком занят, а если и заметит, так только посмеется и представит меня как старшего сына. Роб ничего не стоит в сравнении со мной. — И Тед трагически зашагал по комнате.

— Тедди, изволь слушаться! — Когда миссис Джо говорила таким тоном, приходилось повиноваться.

Позднее, однако, усики опять появились на сцене, и многие гости были твердо убеждены в существовании трех молодых Баэров.

Мистер Баэр чувствовал себя счастливым человеком, когда он смотрел на длинный ряд юных лиц, сидевших перед ним, и думал о тех добрых семенах, которые были посеяны им много лет тому назад, а теперь приносили столь обильную жатву. Доброе лицо мистера Марча светилось счастьем, так как он видел исполнение своей заветной мечты, а любовь и уважение, с которыми обращалась к нему вся молодежь, доказывали, что он получил желанную награду. Лори, насколько позволяла вежливость, всегда стушевывался в этих случаях. Все считали нужным произносить благодарственные оды, поэмы и речи в память основателя колледжа, причем не забывали и щедрого исполнителя его завещания. Зато все три сестры сияли гордостью, наслаждаясь похвалами, расточавшимися дорогим их сердцу людям.

Музыкальное отделение прошло прекрасно, чего и следовало ожидать, когда палочка капельмейстера находилась в руках самого Аполлона. Стихи были различных достоинств. Юные ораторы пытались вложить старые истины в новые формы, но придавали им силу и смысл восторженным выражением лиц и искренностью свежих голосов. Приятно было видеть, с каким вниманием девушки следили за речью какого-нибудь брата-студента и горячо аплодировали ему. Еще интереснее было следить за лицами молодых людей, когда на эстраде появлялась одна из девиц и, то бледнея, то краснея от волнения, говорила дрожащими губами о тех надеждах и сомнениях, мечтах и желаниях, которые волнуют одинаково сердца и женщин, и мужчин.

Речь Алисы Хит была единогласно признана лучшей из всех. Она не отличалась ни цветами красноречия, ни сентиментальностью, чем часто грешат молодые ораторы, но в ней было столько здравого смысла и столько искреннего вдохновения, что Алису наградили целой бурей аплодисментов. Один молодой человек был так взволнован, что едва усидел на месте, чтобы не броситься ей навстречу; девушка поспешно скрылась в толпе своих подруг, которые, тронутые и довольные ее успехом, сердечно приветствовали ее. Благоразумная сестра удержала слишком восторженного юношу, и через несколько минут он уже мог спокойно слушать речь директора.

Мистер Баэр говорил, как отец со своими детьми, которых он отпускает на трудную жизненную борьбу, и его добрые, умные и полезные слова запали глубоко в сердца его слушателей. Затем наступила очередь музыкальных упражнений, свойственных исключительно Пломфильду. Как не обрушилась крыша, когда несколько сотен голосов запели прощальный гимн, остается навеки покрытым мраком неизвестности, но она осталась на своем месте, и только зеленые гирлянды закачались под напором музыкальных волн, затихших под гулкими сводами, с тем чтобы проснуться вновь на будущий год.

Обед занял остальное время дня, а к вечеру все разбрелись по своим углам, чтобы собраться с силами для вечерних празднеств. Прием у директора считался одним из интересных событий вечера, так же как и бал на Парнасе.

В ворота въехали два экипажа, и веселые группы, расположившиеся на балконах и на лужайках, тщетно ломали головы над вопросом, кто могут быть эти новые гости. Запыленная телега с сундуками остановилась у дверей мистера Баэра и вызвала еще большее удивление среди зрителей, в особенности когда из экипажей вышли два молодых человека и две незнакомые дамы, которые были радостно приветствуемы семьей Баэров. Затем все исчезли в доме, сундуки последовали за ними, и наблюдателям было предоставлено широкое поле для догадок, покуда одна из студенток не заявила, что это, вероятно, племянники профессора, один из которых должен был приехать со своей молодой женой.

Она была права: Франц гордо представил белокурую хорошенькую Людмилу, и не успели еще остыть восторги первого знакомства, когда Эмиль подвел Мэри, радостно заявляя:

— Дядя, тетя, вот вам еще новая дочь. Найдется ли у вас место для моей жены?

С трудом удалось извлечь Мэри из объятий ее новых родственников, которые, вспомнив все страдания, перенесенные юной четой, находили такую развязку вполне естественной.

— Но почему же ты не предупредил нас? — спросила миссис Джо, которая выскочила из своей комнаты в капоте и папильотках.

— Я вспомнил, как удивил вас всех дядя Лори своей женитьбой, и хотел приготовить вам маленький сюрприз, — рассмеялся Эмиль. — Я в отпуске, и решил воспользоваться этим временем, чтобы приехать сюда с Францем. Мы рассчитывали быть здесь вчера вечером, но не успели. Хорошо, по крайней мере, что попали хоть к концу торжества.