– Холодный уехал в Петербург не случайно. Он не хотел быть в Москве в день вашего убийства. Пытался отвести от себя любые подозрения, хотя порой это приводит к обратным результатам. Раз с Декассе не вышло, то на сцену выступил Лужнев. Ему поручили убить вас где-нибудь вне дома, так, чтобы это выглядело как убийство из ревности или как-то еще, и подкинуть вам что-то из секретных документов. Смысл такой – агент иностранной разведки является на встречу с тем, кому она должна передать документы, но внезапно случайно гибнет. Можно было бы и под конку вас толкнуть… Вы простите, Вера Васильевна, что я так вот… Это я просто рассуждаю. Отвлеченно. Но с Лужневым вышла осечка. В первую же вашу встречу вас увидел ваш муж. У адвокатов хорошая память, логический склад ума и широкие знакомства в полиции. Случись что, к Лужневу могла потянуться ниточка. А он был очень ценным агентом, жертвовать которым Спаннокки не хотелось. По характеру своей служебной деятельности Лужнев много и часто разъезжал, у него широкий круг знакомств, и он умеет разговорить собеседника…

Вера вспомнила, какое благоприятное впечатление произвел на нее при знакомстве Лужнев.

– Лужнева убрали в тень, приказали с вами больше не встречаться и решили убить вас другим способом. Время поджимало, пора уже было отводить подозрения, потому что те сведения, о которых шла речь, были уже переданы австрийцам, да кроме того, вы, пребывая под столом, услышали что-то такое, что побуждало вас к размышлениям. Так, во всяком случае, сказал Холодный.

Вера рассказала, что именно она услышала и к каким выводам пришла.

– Вы правы, – согласился Ерандаков. – Излишняя театральщина наводит на мысль о том, что все подстроено намеренно. Нельзя недосаливать, но и пересаливать не следует. Соли должно быть в меру. Следующий план нашего неистощимого на выдумки изменника был таков. Введенская, назвавшись вашим именем, взяла в аренду несгораемый шкаф в банке Лионский кредит на Ильинке и положила туда кое-какие документы, которые вы якобы выкрали во время очередного посещения особняка на Вороньей. Предполагалось, что вы бывали там не раз. После вашей гибели Холодный устроил бы так, чтобы контрразведка узнала об этом несгораемом шкафе и поинтересовалась его содержимым. Но вас и в Сокольниках не удалось убить…

– А как они узнали, что я поеду в Сокольники?

– Так следили же, Вера Васильевна. Лужнев сам следил в тот день за вами, сказал, что ему интуиция подсказала, что в воскресенье вы непременно выйдете из дома на прогулку. Интуиция, видите ли. Оделся под трактирного музыканта, взял скрипичный футляр, в котором у него разборное ружье хранилось… Видели бы вы это ружье. Немецкая работа! Торжество инженерной мысли! Разбирается на части, весит всего четыре с половиной фунта, а бьет без промаха на пятьсот шагов! Для войны, конечно, не годится, а для таких вот дел – то, что нужно. И стреляет тихо!

Вере было неприятно слушать похвалу оружию, из которого ее едва не убили. Понятно, что Ерандаков восхищается конструкцией, но тем не менее. Она вдруг вспомнила фразу, напечатанную на светло-желтом фантике: «Отправляясь в путешествие, тщательно выбирайте попутчиков, и тогда вашему путешествию гарантирован благоприятный исход». Теперь-то ей ясно, что то была никакая не banalite, а указующий перст судьбы, намек свыше. Как было бы хорошо, пойми она все тогда! А лучше бы – во время разговора с Алексеем в день свадьбы…

Ах, Алексей, Алексей… Кто бы мог подумать!

– После неудачи в Сокольниках Спаннокки разъярился и решил действовать самостоятельно. Приехал в Москву, пригласил вас встретиться с ним…

«Пригласил», – иронично подумала Вера, вспомнив, как с ней разговаривал Спаннокки.

– Но вы устроили такой переполох в штаб-квартире московского отделения с многократным упоминанием его имени, что Спаннокки, предупрежденный Сильванским, предпочел срочно вернуться в Петербург. Они, вне всяких сомнений, предприняли бы еще одну попытку убить вас, Вера Васильевна, но утром следующего дня им уже было не до этого. Все изменники в нашем московском отделении были арестованы, а Спаннокки, узнав об этом, не покидал посольства до дня своего отбытия в Вену…

Ерандаков продолжал говорить, но Вера уже не слушала его, а думала о том, что неспроста, наверное, ей удалось остаться в живых. Бог спас, иначе и не объяснить подобное везение. Видимо, она еще не исполнила своего предназначения, рано ей умирать. Дело совсем не в возрасте, а в чем-то другом. Некоторые в младенчестве умирают. Любопытно узнать, какое оно – ее предназначение? Может быть, сбудутся мечты об актерстве? Или она должна служить Отечеству?

На прощание Ерандаков сказал с намеком:

– У меня такое чувство, Вера Васильевна, что мы с вами расстаемся ненадолго.

Сказал – и выжидательно уставился на Веру. Внимательно так, даже не моргал, и немного строго.

– Кто знает, Василий Андреевич. – Вера пожала плечами и тут же спохватилась: – Или вы хотите сказать, что имеете на меня какие-то виды?

– Что, если так? – Ерандаков ответил вопросом на вопрос и при этом хитро прищурился.

«Да провалитесь вы с вашими видами!» – едва не сказала ему Вера, но ответить подобным образом было невозможно. Она раскрыла рот для того, чтобы объяснить Ерандакову, что ему не стоит иметь на нее никаких видов, потому что она хочет жить спокойно, но совершенно неожиданно для себя сказала другое:

– Возможно… Не знаю… Мне нужно прийти в себя…

Смысл слов был неопределенным, но прозвучали они как обещание.

– Я искренне вами восхищаюсь, Вера Васильевна! – Ерандаков поцеловал Вере руку. – До свидания!

На обратном пути Вера мучилась сомнениями относительно того, стоит ли рассказывать Владимиру правду про Алексея или не стоит. Сначала больше склонялась к тому, чтобы не рассказывать, потому что иметь брата-изменника неприятно. Пусть Алексея и нет уже в живых, все равно неприятно. А потом все же решила рассказать, потому что правда всегда важнее лжи. Ерандаков прав, Владимир имеет право знать, каким человеком на самом деле был его брат и как он к нему относился.

Вечером того же дня Вера спросила у Владимира, почему он скрыл от нее то, что Алексей был офицером. Ничуть не смутившись, Владимир ответил, что брату его никогда не нравилась армейская служба, что свойственное юности романтически-возвышенное отношение ко всему армейскому оставило Алексея еще в училище и что после своего на удивление скорого выхода в отставку («он и двух лет не прослужил, представь себе!») Алексей попросил никогда не напоминать ему о военном прошлом. А если уж не надо напоминать, то, значит, и рассказывать никому не следует. Владимир дал честное слово, что не знал ни о службе брата в контрразведке, ни о том, что брат вообще продолжает службу. После этого Вера проверила, хорошо ли притворены двери (новая горничная Таисия имела один-единственный недостаток – чрезмерное любопытство), и рассказала мужу то, что узнала от Ерандакова. Когда рассказала, то сразу же пожалела, потому что лицо Владимира как-то враз почернело, глаза стали чужими, а на красиво очерченных скулах вздулись совершенно некрасивые желваки. Не говоря ни слова, Владимир ушел к себе в кабинет, запер дверь и просидел там безвыходно всю ночь. Вера дважды стучалась, но муж ей не отвечал. Она не спала всю ночь, сидела в кресле в гостиной, пыталась читать «Дэвида Копперфильда», но прочла всего две или три страницы, потому что все время прислушивалась к тому, что происходит в кабинете, и боялась, как бы Владимир не совершил чего-то непоправимого.