А уж когда первый лучик, вынырнувший из-за скал, меткой стрелой ударил по ущелью, пронзая густую тень…

А за ним – второй.

И – третий…

Светало быстро. Света сверху изливалось все больше. Свет становился ярче. Жарче.

Узкая расщелина уже начинала наполняться зловонными испарениями. А мир, казалось, раскалывался от криков нечисти, сжигаемой заживо. Хотелось закрыть уши. А смотреть на происходящее в ущелье не хотелось вовсе.

– Покинем это место, – глухо и обреченно проговорил Бернгард. – Сейчас нам здесь делать нечего. Уже… Больше – нечего…

На усталом лице князя-магистра лежала неизгладимая печать досады и невосполнимой потери.

Печать поражения.

И разочарования.

– Властитель ушел, мертвые воды сомкнулись, проход между мирами закрыт, свет разогнал тьму, единящую обиталища. Ну а этих… – Бернгард небрежно мотнул головой на корчащихся тварей, – солнце изведет и без нашей помощи.

«Тем более, что наша помощь нынче будет невелика», – невесело подумал Всеволод. Он оглядел оставшихся бойцов. Строй давно распался. Воины стояли неровными рваными шеренгами, и посчитать уцелевших не составило труда. Полдесятка русичей. Девять тевтонских рыцарей. Татарский юзбаши Сагаадай. Два шекелиса. Да волох Бранко. Это – которые живые. Плюс пара дюжин потрепанных умрунов Бернгарда. Мертвецам в смертном бою выжить… уцелеть оказалось проще. Ну и сам Бернгард. конечно. Черный Князь в обличье орденского магистра. Все.

С таким отрядом Сторожи не удержать. Не то что внешних стен и детинца – даже донжона не защитить такими силами.

– Возвращаемся, – тяжко вздохнул Всеволод.

У входа в ущелье к ним присоединилось еще десятка два бойцов. Все, что осталось от тулова разваленной «свиньи». Да трое – однорукий кастелян Томас с парой кнехтов, чудом отбившиеся от упырей в надвратной башне, – примкнули в Стороже.

Ну что ж… Теперь замковый донжон, пожалуй, можно оборонить. Одну ночь. Если очень повезет. Если из озера не выйдет очередной Властитель. И если самим не предпринимать самоубийственных вылазок.

Вот только зачем?.. Ради чего теперь им драться?

Ответ на этот вопрос еще предстояло найти. Всем вместе. Выжившим всем. Потому что ни у кого в отдельности ответа не было. Ни у Всеволода, ни у Бернгарда, ни у прочих.

…Некое подобие военного совета было собрано под Серебряными Вратами. Право голоса здесь имел каждый, но мало кто им воспользовался. Люди по большей части отмалчивались и отводили взгляды. Всеволод видел вокруг себя лишь безучастные лица, а пустые погасшие глаза живых ратников сейчас чем-то напоминали ему темные смотровые щели глухих шлемов – тех, что, не снимая, носили умруны.

Мертвецы, кстати, стояли в сторонке. Не для них собирался этот совет. Они-то при любых обстоятельствах будут выполнять лишь одну волю – волю Бернгарда. Плохо было то, что и живые сейчас во многом подобны мертвым.

Уставшие и отчаявшиеся бойцы внимали произносимым словам без интереса, сами говорили скупо, кратко, нехотя. Видимо, после минувшей ночи сил на разговоры и проявление каких бы то ни было эмоций попросту не оставалось. Потому что не оставалось надежды.

Искать выход в заведомо безвыходной ситуации никто даже не пытался. Люди предпочитали принимать все как есть. Махнув рукой на прошлое, они полностью игнорировали настоящее и безразлично относились к грядущему. Защитники Сторожи уже не гадали о том, что будет этим днем. И не загадывали, что будет ночью.

Такое случается. Редко, но бывает. Когда выматываешься полностью. И телом и душой. Когда в яростной битве опустошаешься целиком, до дна. Когда, чудом выбравшись из лап смерти, не знаешь, как жить дальше. Когда реальность мешается со скверным кошмаром. Когда разум отказывается ворочать тяжелые мысли, а сердце покрывается коркой покрепче черной брони упыриных Властителей. Когда перестаешь верить в завтрашний день. Потому что в дне сегодняшнем утратил слишком многое и ничего не приобрел взамен.

Когда хочется только одного: чтобы тебя оставили в покое. Или просто убили поскорее. Что в сущности одно и то же.

Почти физически осязаемое уныние витало над кучкой павших духом воинов. Разноплеменных защитников Сторожи опутывало и обволакивало единое, непреодолимое чувство обреченности. Вязкое, отупляющее, сковывающее волю и разум, множащее усталость, порождающее безразличие…

– К озеру все же нужно идти, – подводя итог вялому совету, хмуро заключил Всеволод. – Сейчас.

Нет, это не было необходимостью и не было рациональным решением. Просто хотелось идти хоть куда-нибудь. И хоть что-то делать. Только бы не сидеть вот так, в этой угрюмой тягучей тишине и безысходности, только бы не дожидаться покорно неминуемого.

– Зачем? – поднял на него тусклые глаза Бернгард. – Зачем нам идти туда днем, русич?

– Не знаю, – честно и зло процедил Всеволод, чувствуя, как рвется наружу напряжение последних часов. – Но по мне лучше уж поскорее пасть там, чем здесь выжидать невесть чего.

– Не вижу никакой разницы, где умирать, – рассеянно отозвался Бернгард, – И не вижу смысла торопить смерть. Хотя, конечно, если ты надумал еще до наступления ночи утопиться от отчаяния…

– Заткнись, Бернгард!

– И если тебе так важно, чтобы твое мертвое тело непременно плавало в мертвых водах…

– Я сказал – заткнись! – Взбешенный Всеволод вскочил на ноги, вырывая клинки из ножен.

– Эй! – Встревоженный Сагаадай тоже поднимался с земли. – Перестаньте! Оба!

Бернгард же лишь презрительно покосился на обнаженную сталь в руках Всеволода.

– Если дела обстоят именно так, тогда тебе, русич, следует сразу выбросить свои мечи и скинуть доспех. Мертвое озеро не любит серебра.

Ах ты, мерзкая темная…

– Тва-а-а!..

В первый миг он готов был наброситься на ненавистного магистра, почти радуясь внезапной ссоре, так кстати отвлекшей от решения неразрешимых проблем. Но уже в следующее мгновение…

Стоп!

Всеволод осекся на полуслове. Замер на полувздохе. Остановил руку на полувзмахе.

Озеро! Не любит! Серебра!

И – картина из недавнего прошлого.

Как наяву!

Вот он опускает меч в неподвижную озерную гладь. Через прозрачный слой и дальше, глубже – в черную с прозеленью жижу.

А вот пронзенное посеребренной сталью озеро вдруг вскипает, бурлит – будто корчится в судорогах. Пузырится и… И – раскрывается! Оно ведь открылась тогда. Пусть ненадолго, пусть на миг, пусть на чуть-чуть. Но до самого дна открылось! От малой толики белого металла, от тонюсеньких проволочек густой насечки, вкованных в сталь. А если серебра будет больше? И если серебро не вытаскивать из воды, как он в тот раз вытащил свой клинок?