Мой голос звучал сухо и ровно, но я знала, как выгляжу. Знала, как сверкают мои черные глаза, как поблескивает камушек в ноздре и как высоко поднята непокорная голова. Страх, мелькнувший во взгляде матери, показался мне слаще меда, и, когда она ушла, покачивая бедрами и что-то бурча себе под нос, я почувствовала радость.

Странную злую радость. Меня ничего не сдерживало. Я думала, что самое страшное в моей жизни уже произошло, но, оказывается, ошибалась. Самое страшное – это когда ты желаешь своей сестре беды и твое желание сбывается.

Смены в кафе были долгими и беспокойными. Посетителей было мало, но они много пили и буянили, так что Степка устал выводить буйных на улицу, а я – вытирать пол от пролитого пива. До дома ехала на такси, и Матвей лишь усаживал меня в машину и желал спокойной ночи.

Мне не хотелось с ним видеться. Каждый раз, когда он появлялся рядом, такой спокойный и честный, внутри просыпалась сотня чертей и начинала на разный лад твердить, что я тайно использовала книгу Желанную для собственной мести и Матвею ничего об этом не сказала.

Конечно, он бы сильно поразился, узнав, что я, как тот Йосеф Станицкий, записала свое сокровенное желание и оно сбылось. Хочу, чтобы сестра сломала ногу…

О чем там писал этот Йосеф? Кому желал смерти? Соседу или, может, тоже какому-нибудь дальнему родственнику, чтобы завладеть наследством? А может, просто желал отомстить?

Поэтому я перестала приходить к Матвею. Он звонил каждый день, говорил, что купил пиццу или нажарил картошки с сосисками, но я отделывалась короткими фразами и списывала все на то, что теперь мотаюсь к сестре в больницу и вообще мне некогда.

Мы встречались в школе, и этого вполне хватало. А в школе тоже творилось что-то странное. Наш физик, спокойный и терпеливый учитель, вдруг сошел с ума и стал невероятно нервным. Напал ни с того ни с сего на Шарикову Свету, низенькую ученицу с маленьким лицом, маленьким ртом и маленькими ушками, в которых висели крупные сережки-кольца. Шарикова была из тех трусих, которых вызов к доске вгоняет в обморок как минимум. Она начинала дрожать сразу, как только слышала свою фамилию. Заикалась раз десять, пока отвечала, и роняла мелок раз двадцать, пока писала решение задачи.

Поэтому учителя обычно старались ее не напрягать выведением формул на доске. Оценки ставили за самостоятельные и контрольные, которые, к слову, она писала неплохо. А тут физик Станислав Юрьевич решил проверить знания Светки у доски и сделал это так, что весь класс замер в предвкушении представления.

– Шарикова, опять дрожишь? Давай иди, блесни своими знаниями. Да не трясись, никто тебя убивать не станет. У тебя тут хорошие оценки стоят, надо проверить, насколько ты действительно знаешь предмет.

Шарикова с испугу уронила ручку, и та закатилась под парту. Минуты две она доставала ее, и Станислав Юрьевич возмущался, почему, мол, Светка спряталась от него. Не знает урока, что ли?

Наконец Шарикова добралась до доски, взяла мелок и вывела первые цифры задачи. Писала она медленно, а говорила тихо.

– Что? Я не слышу тебя. Ты мальчику своему будешь так шептать, а не на моем уроке, Шарикова! – не унимался физик.

Светка сроду не встречалась ни с одним мальчиком, от испуга она снова уронила мелок, да еще и умудрилась наступить на него. Взяла новый, икнула, покраснела и дописала еще несколько цифр.

– Ну это капец, – возмутился физик. – Что ты пишешь? Повылазило у тебя, что ли? Посмотри, посмотри, что ты написала? Все, садись, два. Это не решение задачи, это детский сад какой-то. Прямо кисейные барышни, прямо панночки с белыми ручками, а не ученицы у нас в классе.

Шарикова покраснела еще больше, уронила очередной мелок и метнулась к своей парте. Уселась, а слезы уже текли по ее щекам.

– Ну, кто следующий? – не унимался физик.

– Чего вы к Шариковой-то прицепились? – лениво проговорила я. – Она стесняется отвечать перед классом, и все это знают. Оставьте уже в покое Светку. Это у вас повылазило, видимо.

– Что? Что ты сказала, Назаренко?

– Что слышали. Слушайте внимательно, ясно?

– А ну, вышла из класса! – прорычал Станислав Юрьевич.

– Не выйду. Это не ваш класс, не ваша собственность.

– Я тогда сам тебя вытащу!

– Не вытащите! – мрачно заявил Матвей и поднялся во весь рост.

А Матвей был высоким парнем, и его разные и такие невероятно красивые глаза сияли, как бешеные.

– Да как ты смеешь! Ну, это капец, просто капец! Вы срываете мой урок!

– Это вы сами срываете свой урок. Обращайтесь с нами как с людьми, а не как со своими рабами, – вдруг сказал Кутянский и тоже поднялся.

Шрек выглядел внушительно, и Станислав Юрьевич не выдержал и сам выбежал из класса.

Конечно, все обвиняли меня. Это, мол, я сорвала урок, потому что крыша у меня поехала. Совинская так вообще составила целую обвинительную речь и блистала перед нашим классным, Григорием Лушей.

Надо отдать должное Григорию, он оставался спокойным и выдержанным, как всегда.

– Ладно, я попытаюсь замять это дело, – сказал он. – Но вы тоже должны пообещать, что будете сдерживаться. И за Шарикову попрошу. Ее действительно не следует вызывать к доске.

Светка на классный час не осталась, унеслась из школы сразу после последнего урока, и теперь можно было обсуждать ее сколько угодно.

– Лучше бы Назаренко сдерживала себя, – не унималась Соломия.

– Лучше бы нам всем уметь сдерживать свои эмоции, – тут же согласился Луша. – Но вышло то, что вышло, и это надо исправить. Нехорошо, дорогие мои, портить отношения с учителями. Это же ваши последние деньки в школе, надо прожить их достойно, чтобы плохие воспоминания не омрачали вашу совесть в дальнейшем.

При слове «совесть» я почувствовала себя совсем гадко и сказала, что мне надо идти, потому что сестра в больнице, и ее следует посещать каждый день.

Меня отпустили, ведь причина действительно была уважительная.

Я ездила к Снежанке, делала уроки и работала в кафе. И ничего не писала в Желанной. Мне не хватало бесед с Тем, кто отвечал на мои вопросы. И меня раздирало любопытство. Почему-то мне казалось, что он должен быть молодым и симпатичным. И он умный, и загадочный, и из кланов Варты. С кем же я переписываюсь? А вдруг с Григорием Лушей? Не то чтобы наш классный мне очень уж нравился, но это было бы здорово. Наверное.

Я была слишком откровенна с Тем, кто отвечает на вопросы, но его советы, его четкие слова – ничего лишнего, все по делу, – помогали мне удерживаться от глупостей. Он стал для меня советчиком и поддержкой, которой мне не хватало.

И к концу недели я не вытерпела. Открыла книгу и написала: