Его голова откинулась назад.

– Да. – Он усмехнулся. – Вы должны очень хотеть свободы, ведь вы рискуете попасть на виселицу.

– Зато вы не очень-то хотите ее, – парировала Оливия. – Ваша жена была монстром. Как и джентльмены, вступившие с нею в заговор. Но если бы вы показали ей хотя бы половину той своей сущности, которую демонстрируете мне, то Бертрам, возможно, не стал бы проблемой, с которой я должна справиться. Убийство? Как неоригинально! Вы могли бы быть умнее. Могли бы заставить их заплатить за все. Но вместо этого вы предпочли прятаться здесь в темноте!

Выходя за дверь, Оливия с удовлетворением увидела, что лицо Марвика побелело. Но потом ей пришла в голову одна мысль.

Сунув руку в карман фартука, она вытащила оттуда письма и бросила их в голову герцога.

– Мой подарок на прощание! – После этого Оливия повернула ключ в замке, запирая Марвика, и подобрала с полу папку.

За спиной у нее раздался грохот. Само собой, он попытается вышибить дверь. Как предсказуемо! Расправив плечи, Оливия быстро направилась к главной лестнице.

* * *

Перепрыгивая через несколько ступенек, Аластер спустился вниз и промчался мимо оторопевшего швейцара на первый этаж, где были расположены комнаты прислуги. Он не был здесь много лет, так как эта часть дома принадлежала слугам, а не ему. Все равно Оливии здесь уже не будет. Она давно ушла – ему понадобилось слишком много времени, чтобы выбить прочную дубовую дверь толщиной в шесть дюймов.

Герцог понимал, что не найдет здесь Оливию, но ноги не слушались разума. Его сапоги тяжело стучали по деревянным ступеням. Когда он оказался на первом этаже, слуги разбежались, глупо тараща на него глаза.

Откуда-то навстречу Марвику вышел Джонз.

– Ваша светлость! – промолвил он. – Что-то случилось? Могу я…

Аластер рывком открыл дверь в покои экономки.

Гостиная была совсем маленькой, просто обставленной. Здесь пахло ею, пахло розами, словно это было одной из ее чертовых уловок. Он чихнул, чтобы избавиться от этого запаха. «Мне очень жаль!» – сказала она. Ведьма! Она говорила это не только наверху, но и в саду. Ясное дело, она задумала все это давным-давно.

Его доверчивость не знает границ.

За узкой дверью находилась спартанская комнатенка, в которой спала его новая Иезавель – коварная и порочная женщина.

Впрочем, она не глупа. Она убежала. Что же она оставила после себя?

Он открыл ящики комода. Пусто! Письменного стола – тоже пусто. На стенах ничего не было, кроме трех иллюстраций, вырванных из журналов. Мужчина и женщина рука об руку идут по деревенской улице. Рождественское утро, мать с отцом дарят своему ребенку маленького щенка с бантиком на шее. Деревенский коттедж в сумерках снежного вечера, в окне горит лампа…

Аластер почувствовал, как скривился его рот. Последнюю картинку он знал. Она была знакома ему уже несколько десятилетий. Еще мальчиком он хранил у себя копию картины, хотя даже не мог объяснить, чем она так привлекала его.

Если карикатуристы из «Панча» любили рисовать помешанных на сексе аристократов, то иллюстраторы женских журналов были не менее предсказуемы. Объекты их внимания были почти всегда гротескными, потому что изображали полную ложь: супружеское счастье, домашнюю идиллию, добродетель. Привлекательность домашнего очага, защищающего от тьмы и холода.

Марвик мог бы пожалеть Оливию за то, что она верит в такие вещи. Вместо этого он будет ее презирать. Она мошенница. И имеет на все это не больше прав, чем он. Как она смела надеяться на иное?

Он сорвал картинки со стены. И разорвал на мелкие кусочки одну за одной, бросая обрывки на пол. Дежавю раскачивает мир. Первые письма от Маргарет он тоже рвал.

«…если бы вы показали ей хотя бы половину той своей сущности, которую демонстрируете мне, то Бертрам, возможно, не стал бы проблемой, с которой я должна справиться. Но вместо этого вы предпочли прятаться здесь в темноте!»

Повернувшись, Марвик вышел из коридора для слуг. Его Иезавель права в одном: он создан для того, чтобы прятаться. Теперь герцог знал, что привязывает его к этому дому, к этому городу, к самой жизни – месть. Он создан для того, чтобы жить ради идеалов. Но вместо этого он живет ради себя.

Бертрам за все заплатит. Остальные – Нельсон, Феллоуз, Баркли – тоже. А Оливия Джонсон? Она жаждет безопасности. Для него будет большим удовольствием добиться того, чтобы она больше никогда не ощутила ее.

Опустив голову, Оливия прошла мимо черных железных ворот арки Сент-Джеймс. Прохожие гуляли по дорожкам, попивая свежее молоко из кружек и приглядывая за детьми, радующимися приближению Рождества. Торговцы предлагали печеные яблоки, горячий шоколад и жареных устриц. Трава была засыпана коричневыми бумажными кулечками, испачканными соусом.

Идя вперед, Оливия делала вид, что очень беспокоится, как бы не наступить в грязь. Благодаря этому она могла не смотреть людям в лицо и не давать им смотреть в лицо ей. На ней было строгое прогулочное платье из неприметной коричневой шерсти, купленное в лавке ростовщика вместе со шляпкой – единственной в этом заведении, в которой, кажется, не водились блохи. Рождественский подарок самой себе, мрачно подумала Оливия. Но шляпка прикрывала только часть ее головы, и она чувствовала солнечное тепло на лбу, а это означало, что ее волосы тоже отражали свет, служа настоящим маяком для того, кто ее ищет.

Но ее никто не искал. Пока. Четыре дня подряд она с большой осторожностью взялась за дело и прошла весь Хемпстед, чтобы снять комнату. Она даже съездила на поезде на Брод-стрит, чтобы послать оттуда письмо Бертраму.

Оливия не написала в письме своего имени. Ни к чему дразнить медведя, пока ловушка готова не полностью. Но в послании она указала, что у нее есть доказательства его вины, достаточные как для того, чтобы публика пожелала его повесить, так и для того, чтобы его преследовали в судебном порядке. Строительное общество, директором которого он был и которое он расхваливал представителям низших классов как отличную возможность для инвестиций, на самом деле было фальшивым. На те средства, что вкладывали его инвесторы, он построил всего лишь квартал, а дивиденды шли прямиком в его собственные карманы. И документы служили явным доказательством этого.

В ее письме недвусмысленно указывалось на то, чтобы он не передавал это дело Томасу Муру или какому-то другому нанятому им человеку. Бертрам должен прийти сам, а когда он явится, Оливия и ее пистолет должны убедить его в том, что он должен на всю оставшуюся жизнь оставить ей просторное место у причала, если не хочет быть погубленным.

Впереди показался птичий питомник. Оливия нахмурилась, чувствуя, что у нее засосало под ложечкой. Но причин нервничать нет. Она неплохо вооружена. И теперь она не приближается к року. Она направляется к своей свободе. Бог свидетель тому, что она дорого за это заплатила.