– Неужели? – поддразнила она. – У великого Алукарда Эмери есть враги?

– Профессиональный риск.

– Трудно представить, что на свете есть люди, которых ты не сумел очаровать.

Он прищурился.

– Кажется, это вовсе не комплимент.

– Так оно и есть.

Повисло неловкое молчание.

– Красивый дом, – нарушила его Лайла.

Фраза оказалась неуместной. Он посуровел.

– Прошу прощения, что не приглашаю тебя войти и не знакомлю с моей достопочтенной семьей. Мне будет трудно объяснить внезапное появление девушки в мужском костюме, которая умеет говорить по-королевски, но не решается войти в парадную дверь.

Лайла прикусила язык. Она почувствовала, что ее прогоняют, и вспрыгнула на балконные перила, но Алукард сказал: «Погоди», – и в его голосе послышалась нотка, которую она не сразу распознала, потому что никогда раньше не слышала от него. Искренность. Она обернулась и увидела его на фоне света, падающего из комнаты, в обрамлении дверного проема. Он превратился в силуэт, в схематичный портрет дворянина.

Не того, какой он есть, а того, каким должен быть.

Алукард шагнул вперед, вышел из круга света в тень. И стал настоящим. И Лайла поняла – когда он сказал «Погоди», то имел в виду «Подожди меня».

– По-моему, нам обоим пора возвращаться, – сказал он, пытаясь изобразить безразличие. Не получилось.

– Даже не попрощаешься?

– Не люблю прощаний. Да и приветствий тоже. Пустая трата времени. Кроме того, они меня еще увидят.

Лайла оглянулась на дом.

– Разве Аниса не расстроится?

– Расстроится, наверное. Боюсь, я привык ее разочаровывать.

– А как же…

– Хватит вопросов, Лайла. Я устал.

Не дав ей возразить, Алукард встал на перила рядом с ней и одним легким шагом переступил на садовую стену.

Стена была узкая, но он шагал по ней легко и уверенно. Даже под ноги не смотрел.

– Я здесь вырос, – пояснил он, заметив ее удивление. – Знаю все ходы и выходы.

Они спустились со стены во двор и, держась в тени, добрались до ворот.

Алукард вышел на улицу, не оглядываясь, но Лайла все же бросила взгляд на роскошный особняк.

По правде говоря, она понимала Алукарда. Понимала, почему он променял скучную надежность на приключения. Она сама никогда не чувствовала себя в безопасности и никогда не знала безмятежной скуки. Но однажды сама сказала Келлу: люди воруют, чтобы остаться в живых или чтобы почувствовать вкус жизни. Убегают, наверное, по тем же причинам.

Лайла вприпрыжку догнала капитана. На тихой улице звучали только их шаги. Она украдкой покосилась на него, но взгляд Алукарда был обращен вперед, в неведомую даль.

Она всегда терпеть не могла таких, как он. Тех, кто не ценит добро. Кто высокомерно отказывается от теплой еды и крыши над головой.

Но потом погиб Бэррон, и она поняла, что и сама сделала то же самое. Убежала от хорошей жизни… По крайней мере, от счастливой. Лайла всегда считала, что счастье – это слишком мало. Ей хотелось большего. Хотелось приключений. Она думала, что, если будет воровать как можно больше, то эта жажда утихнет, рассеется, но, видимо, все не так просто. Наверное, дело не в том, что у нее есть и чего нет, а в ней самой. Может быть, она не из тех, кто ворует ради того, чтобы выжить. Может, ее это просто развлекает? И от этих мыслей становилось страшно. Они означали, что ей не нужно заниматься воровством, а, значит, у нее нет оправдания и она вполне могла бы остаться в таверне «В двух шагах», могла бы спасти Бэррона… Эти мысли были скользкими, как мокрый склон, ведущий к обрыву, и Лайла попятилась.

Она – это она, и этим все сказано.

А Алукард Эмери?

Что ж, у него свои тайны.

И не ей его за это винить.

III

Келл метался по Цистерне, как тень, ловко уходя от ударов.

Мышцы горели, сердце стучало, но ему это нравилось. Он плохо спал, тяжело просыпался, все мысли вертелись вокруг одного: Лайла вернулась. Что ж, этого следовало ожидать: ведь она ушла на арнезийском корабле, а теперь почти все они прибыли в Лондон на турнир.

До Эссен Таш осталось всего два дня.

Высоко взметнулся клинок, и Келл отпрянул.

Всего два дня, а ее еще нет. Ему казалось, что он должен почувствовать ее появление, ощутить в душе тот же отклик, какой вызывали таверны «В двух шагах», «Заходящее солнце» и «Горелая кость». Они притягивали его. Опорные точки в разных мирах. Может быть, она для него – такая же опора. Легкая, невидимая сила, которая притянула его в город.

Но он ее потерял. А сейчас, когда город переполнен, как найти ее вновь?

«Иди за ножами, – прозвучал в голове ее голос. – И за телами, в которых они торчат».

Он улыбнулся про себя. И потом его больно уколола другая мысль: интересно, давно ли она в Лондоне? И почему до сих пор не пришла? Их пути пересеклись всего на несколько дней, но в этом мире она знает только троих: его самого, Рая и Тирена. Точнее, знала четыре месяца назад. Может быть, за это время у нее появились десятки друзей – но он в этом сомневался.

Обрушился новый удар, и Келл едва успел увернуться.

«Будь внимательнее, – велел себе он. – Дыши ровней».

Серебряная маска идеально повторяла очертания лица, скрывая его, но не мешала дышать и видеть. Он надел шлем, чтобы привыкнуть к его размеру и весу, и быстро обнаружил, что ему это нравится. Он нырял в уютное тепло неузнанности, примерял на себя другую личность. В этой маске он переставал быть Келлом.

И становился Камероу.

Что подумает об этом Лайла? Лайла, Лайла. Он даже хотел призвать магию крови, чтобы найти ее, – ведь у него остался ее платок. Но остановился, так и не достав нож. Он не собачонка, чтобы бегать за хозяином или за косточкой. Пусть сама придет. Но почему она еще не…

Совсем рядом сверкнул металл, он чертыхнулся и отскочил.

Он сменил десятки противников на одного-единственного, но этот был уже не манекеном, а вполне живым человеком. Гастра в боевых доспехах ловко избегал ударов Келла. Он на удивление охотно вызвался поработать мишенью и проворно сновал по Цистерне, вооруженный лишь небольшим щитом и тупым мечом, а Келл упражнялся в ловкости и превращал стихии в оружие.

«Доспехи сконструированы так, – повторял он правила турнира, закружив руками воздух, – чтобы треснуть, – отскочил и направил порыв ветра в спину Гастре, – под ударом. – Гастра шагнул и повернулся к нему лицом. – Победителем станет тот, – под его руками забурлила вода, – кто первым нанесет десять ударов. – Вода разошлась на два потока, окутав обе руки. – Если только один из участников, – он метнул обе струи, заморозив их на лету, – не окажется неспособен продолжать борьбу, – Гастра сумел отбить только одну сосульку, вторая ударила в ногу и разбилась о доспех, – или не признает поражение».