Я заметил, что на плече армированной куртки пришит идентификационный номер: 289.

Под мешковатой полевой формой, пластинами доспехов, за пристегнутыми к поясу и ремням обоймами и частями экипировки, под очками и маской я различал стройную фигуру. Было в нем нечто юношеское, почти мальчишеское. Голос его был голосом молодого человека. В его произношении я признал глондский выговор.

Я почувствовал прилив иррациональной уверенности.

– Сасскен, – сказал я. – Вы ищете эту фамилию?

– Помолчите, сударь.

– Многие ее пишут «Саскинд», – заметил я.

– Мне это известно. Я знаю, как она пишется.

– Сасскен, – повторил я. – Вы Джак? Джак Сасскен?

– Прошу вас помолчать.

Но офицер поднял взгляд от устройства. Он смотрел на меня через ствол пистолета. Я был уверен, кто это, уверен.

– Сообщение, которое я только что прочитал, гласит, что вы, Алесандро Сасскен, проживавший прежде в городе Эрресте, в Республике Глонд, скрылись с тридцатью тысячами гульденов общественных денег. Вы беглый преступник, разыскиваемый полицией и вооруженными силами. Я загрузил ордер на ваш арест.

– Джак! Это ведь ты, правда?

– Прошу вас помолчать.

Он медленно опустил автоматический пистолет, но держал его наготове и, как я заметил, ничего не сделал, чтобы снять со взвода.

– Джак, я твой брат, Сандро!

– У меня нет братьев. Я не тот, кем вы меня считаете.

Мне хотелось броситься к нему и обнять.

– Дай мне увидеть твое лицо!

– Моя личность не имеет значения. Я офицер, находящийся на службе. Не приближайтесь!

– Твое полное имя Джакджер, но в семье все тебя звали Джак. Ты, конечно, это помнишь? Пожалуйста, дай мне на тебя посмотреть.

– Вам следует обращаться ко мне «капитан», сударь.

– Капитан Джакджер Сасскен? Ты еще играешь музыку, Джак? Должно же у тебя быть иногда свободное время. Ты сохранил скрипку, которую взял с собой, когда тебя призвали?

– Я не тот, кем вы меня считаете. У меня нет скрипки.

Голос его оставался ровным, контролируемым, лишенным выражения. Но это был его голос, юношеский голос Джака, знакомая речь моего старшего брата, которую я слышал все детство, – голос моего ближайшего друга, мальчика, на которого я смотрел снизу вверх, которым восхищался, которому пытался подражать. Моего партнера по сотням дуэтов на рояле и скрипке. Чувствительного, пугливого подростка, ненавидевшего насилие и военную мощь.

– Ты не стал уклоняться от призыва, говорил, что попытаешься подорвать армию изнутри, став ее частью.

– Это было бы незаконно. Я горжусь, что служу своей стране. Вы преступник, вор, вас разыскивают.

Я вспомнил о молодом человеке, которого они схватили, выволокли из дома полуодетым, беззащитным против соединенной силы солдат. Не последую ли я сейчас за ним, не швырнут ли меня беспомощным в кузов, посадят в клетку, наденут наручники?

Капитан поднял свободную руку и снял темные очки, сунув их в нагрудный карман. Потом отцепил кусок ткани, прикрывавший нос и рот, и лицо его наконец открылось мне.

Он смотрел прямо на меня, нейтрально, без выражения, ничем не прикрытый.

– Джак, почему ты не признаешь, кто ты? Я искал тебя почти сорок лет.

Он не выказал никакой реакции. Я попросил:

– Можно посмотреть на тебя поближе?

– Не приближайтесь.

Однако он не попытался воспрепятствовать моему приближению. Я сделал один осторожный шажок, затем другой, потом еще три или четыре, пока не оказался от него на расстоянии вытянутой руки. Он по-прежнему смотрел на меня без выражения, не избегал меня, но и не признавался. Глаза у него были бледно-голубые, как у Джака. Достаточно ли этого, чтобы я был уверен? Нос, рот, все его черты… он мог быть Джаком, а мог и не быть. Я смотрел и смотрел на его молодое лицо; казалось, ему нет двадцати. Он выглядел ненамного старше, чем в тот день, когда пошел в центр города и сел в армейский автобус. Сорок лет прошло с тех пор, как я его видел, но он не изменился. Мне казалось, что он не изменился. Может быть, теперь он полнее лицом, крепче, решительней? Я был уверен, что он не изменился. Был уверен, что это он. Полагал, что он.

Я не мог быть уверен.

– Ты меня не узнаешь? – тихо спросил я посреди безмолвной улицы, где палящее солнце обрушивалось на нас обоих. – Ты меня помнишь, Джак?

– Прошу вас обращаться ко мне «капитан», сударь.

– Капитан, я ваш брат, ваш младший брат, мальчишка, с которым вы играли, когда мы пытались укрыться от бомбежек. Мы пели вместе, а когда заканчивался налет, доставали инструменты и играли несколько минут. Мы говорили, что это наш способ одолеть врага. Ты ведь должен помнить наших родителей – маму и папу? Тебя не было так долго… мне трудно тебе это говорить, но они оба умерли. Они не оставляли надежды, что ты вернешься домой. Они любили тебя, Джак. Мы все любили тебя. Они ждали, мы все ждали, когда твой батальон отправят домой. Столько лет прошло…

Его взгляд оставался ровным, неподвижным, но я заметил, что он уже не смотрит на меня в упор, а глядит куда-то дальше, на что-то позади меня.

Потом из одного дома выскочила кошка и крадучись двинулась вокруг нас, припадая к земле. Когда она глянула на нас, я рассмотрел ее большие зеленые глаза. Кошка была пушиста, почти сплошь белая.

Джак посмотрел на нее. Я сказал:

– Джаанн умерла, Джак.

Если бы я ударил его физически, он не мог бы отреагировать сильнее. Он сделал шаг назад, полуотвернувшись от меня, и его рука с оружием впервые дрогнула и обмякла. Уставился на белую кошку, которая бросилась прочь, метнулась через улицу, нырнула в кусты и исчезла.

– Ты обещал присмотреть за ней, – сказал Джак.

– Я присматривал… я думал, ты вернешься домой, и, думаю, она ждала тоже. Джаанн прожила долгую, счастливую жизнь. Она часто спала у тебя в спальне, на твоей постели. Ей всегда словно недоставало тебя. Она состарилась, а потом мирно умерла. Ей не было больно. Я похоронил ее в нашем саду и отметил ее могилу.

Он выдохнул, и я услышал, как его дыхание прервал подавленный всхлип.

Но оружие вновь поднялось, и он расправил плечи.

– Если вы уйдете сейчас же, сударь, – сказал он, – мне не придется вас арестовывать.

Он быстро прикрыл лицо тканевой маской, щелкнул застежкой, но не надел темных очков. Дыхание его все еще было неровным.

Трое солдат отошли от грузовика и приближались к нам по дороге.

– Дезертир обезврежен, капитан, – доложил один. – Мы дали ему воды, согласно правилам.

Джак вытащил из-за пояса черные головные уборы и протянул им. Двое солдат водрузили их на места, расправив жесткую ткань и аккуратно разместив угол надо лбом.