– Знаю, – ответил я, воспринимая все случившееся как очередное подтверждение, как знак. Но перед тем как распрощаться с милой сердцу кафедрой, я спросил у девушки: – А правду говорят, что профессор живет один, без семьи?

– Да, он нелюдим, – сказала лаборантка, – это правда.

В квартиру к Мавру я шел не спеша, чтобы быть уверенным: доктор уже точно отчалил от берегов. И никто не сможет мне помешать покопаться в его личных вещах. Нет, я не собирался ничего воровать. Я лишь хотел узнать – кто этот страшный человек. Но если вдруг он окажется дома, посмотреть ему в глаза и наверняка удостовериться, что он знающий, что он – маг, волшебник, что все далеко не случайно. Нет, я ни в коем случае не собирался просить о переэкзаменовке. Разве что перед уходом самому задать пару вопросов, попросить совета.

Я помнил, что дверь логова профессора хлипкая. Замки не надежны. Сигнализации никакой. Это я странным образом успел разглядеть в первый свой приход. И вот теперь мне не составило труда сорвать дверь с петель, навалившись на нее всей тяжестью тела.

Ароматы мускусной старины ударили мне в нос, как только я переступил запретный порог. Такого количества антикварных вещей, старинных книг и рукописей, коллекции кальянов и картин в стиле венецианских мастеров мне и во сне не могло присниться. Не дом, а музей с табакерками, рубка с рубиновыми украшениями, трюм, полный сказочных сокровищ, пещера Али-Бабы, галерея антиквариата.

Здесь было все. Янтарные табакерки, отполированные, казалось, самой природой, морем, с его приливами и отливами, светом солнца и луны. Изящные ящики из-под сигар и пряностей. В ящиках – золоченые шкатулки, в шкатулках – инкрустированные коробочки, в коробочках – серебряная фольга, в фольге – самый драгоценный товар торговцев: табак и корица, за которыми столько человеческих жизней и страданий… И все это словно поднято со дна морского, захвачено с разграбленных и потопленных кораблей. Модели фрегатов ручной работы в бутылках, словно стекло – захлестнувшая их и застывшая волна. И книги, книги, описывающие злодеяния человеческие и подвиги духа с триумфом высоких чувств… а между стеллажами на свободных пространствах стен развешаны ятаганы и сабли, мушкеты и кремневые ружья.

Я даже взял одну из змеевидных (или огненноподобных) сабель, чтобы понять, настоящая ли она, хорошо ли заточена. Потрогав остроту лезвия и крепость дамасской стали, я решил потрогать и плоть золота, которое было везде: на глобусах, на рукоятях сабель, на секретерах, на инкрустированных чашах, на тисненых книгах – словно лишний раз напоминая о слабости человеческой.

И ища подтверждения этой слабости, я прикасался к коже старинных переплетов. Не человеческая ли она – такая нежная и шелковистая? И вдруг я заметил на стенах залы среди множества барометров несколько старинных часов. Взглянув на них, я так и обмер с саблей в руках, ибо все они показывали отраженный в стеклянной крышке человеческий лик. Почувствовав неладное, я оглянулся и увидел Мавра. Никуда он, оказывается, не уехал. А все это время скрывался в потайной комнате и, возможно, наблюдал за мной через потайное отверстие.

– А, это вы, – сделал шаг мне навстречу Мавр. – Я предполагал, что вы придете. Только не так рано. Вы оказались намного смелее, чем я думал.

– Скорее покорней и сломленней, – заметил я, – потому что мне нечего терять.

– Намерения не важны. Важны действия, – заметил Мавр, – надеюсь, вы не будете отрицать, что вас уже посетила мысль набрать побольше золота. И с его помощью откупиться от преследователей или бежать на Канары.

– Это потому, что в книге, которую вы мне подсунули, написано, что ученик медресе, пустившись во все тяжкие, начал грабить? – спросил я.

– В том числе, – заметил Мавр. – К тому же первое убийство наш пират совершил, убив и ограбив своего учителя, отчислившего его из медресе. Не так ли? – спросил профессор таким тоном, словно это был первый вопрос на экзамене.

– Я еще не дошел до этого места, – с чувством собственного достоинства ответил я.

– Вот как, – с интересом посмотрел на меня профессор, – как же вы тогда собираетесь сдавать экзамен?

– Я не собираюсь его сдавать, – чуть было не прокричал я, сделав непроизвольный шаг к профессору, так меня разозлила его надменная улыбка экзаменатора. Какое он имеет право издеваться надо мной?!

– Тише, тише. Вы не будете возражать, если я сяду? Как я уже сказал, я не ожидал столь раннего визита, предполагая, что еще успею подготовиться к вашему приходу.

– Ну и как вы собирались подготовиться? – на этот раз пришел мой черед ерничать. – Собирались разложить на столе экзаменационные вопросы?

– Может быть, вопросы, а может быть, и шахматы. У меня есть отличные индийские шахматы. Кстати, вы играете?

– Перестаньте надо мной издеваться, иначе я и в самом деле отрублю вашу светлую голову.

– Вот видите, не дойдя до этого места в книге, вы все равно как бы дошли до него.

– Но почему? Почему, – взмолился я, – за что мне уготована такая жестокая участь? Почему вы подсунули мне эту книгу?

– Видите ли, – начал Мавр, – дело в том, что вы решили обмануть судьбу. Вам была уготована одна жизнь, жизнь обычного студента, в меру бедного и счастливого, в меру свободного и в меру загруженного учебой, хотя согласитесь, учеба – далеко не самый тяжелый груз ответственности для вашего возраста.

Я промолчал, потому что не спешил соглашаться.

– Итак, вы были вполне свободны и амбициозны, а значит, довольно счастливы от одной перспективы открывающихся возможностей. Но из-за своей гордыни и желания возвыситься над сверстниками уже сейчас вы решили изменить уготованный ход вещей, – говоря это все, профессор уселся за необъятный шахматный стол и стал доставать из ящичка и расставлять точеные костяные фигурки.

– То есть вы решили обмануть свою судьбу и выбрали наиболее дерзкий способ. Вы догадались, что выигрыши, выпадающие в автоматах, не случайны. Что они заложены, то есть записаны в программу, и тогда вы решили, что их можно предугадать, то есть заглянуть в книгу судьбы.

– Да, и что в этом плохого?

– Уж сколько раз я говорил, что свобода, даваемая студентам в выборе пути, чрезмерно вредна, – профессор вздохнул так тяжело, словно в очередной раз удивляясь тупости людей. – Она их заводит в тупик. Плохо в вашем поступке то, мой друг, что вы не покорились своей судьбе, а с помощью тайных знаний попытались изменить ее. Гордыня, мой друг, – страшный грех. Как и азарт, и алкоголь, и гашиш, и женщины, – мне ли вам говорить, что это такое! Вы уже это все вкусили, несмотря на столь юные годы.

Профессор говорил, а его глаза сверкали, как два изумруда, да так, что не терпелось срубить эту голову и достать изумруды. Я поймал себя на мысли, что здесь, на фоне всей этой старины, Мавр выглядел очень естественно в своей пиратской средневековой одежде.

– Считается, – продолжал Мавр, – что все эти грехи пришли с Востока. Алкоголь и гашиш – арабские слова, культ женщины и вина пришел из восточной поэзии. Вот и азарт – от арабского “азар”, или “зар”, что означает игральные кости. И все эти вещи связаны с эйфорией. Человек, прикоснувшийся к ним, испытывает такой прилив эмоций, что хочет вновь и вновь их ощущать. Войти в женщину легче, чем ее оставить, начать игру проще, чем ее остановить, опьянить себя – быстрее, чем достичь трезвости духа и ума. И вообще, вступив на дорогу порока, так трудно последовать учению Пророка. Вас будто блокирует раз выбранный путь, не давая шанса переиграть жизнь.