многим другим лазающим породам обезьян, и не создан для того, чтобы жить на земле. Его строение достаточно ясно указывает на то, что природа предназначила его для жизни на деревьях, где он движется достаточно быстро, чтобы добывать себе пищу и удовлетворять все свои нужды. Он чувствует себя прекрасно на ветвях, или, вернее, под ветвями, потому что в противоположность обезьянам и белкам, животное это поднимается и спускается спиной вниз; это для него удобнее, потому что пальцы его снабжены загнутыми и настолько длинными когтями, что он может охватить самую толстую ветвь. В этом положении благодаря своей очень длинной шее с девятью позвонками — единственное явление у млекопитающих — он легко достает листья, растущие над головой. В этом же положении он и спит. Что касается рассказов о том, будто он всю жизнь проводит на одном дереве и падает с него, чтобы не трудиться слезать, то это все басни, которые Бюффон принял и повторил вслед за другими. Правда, ай никогда не спускается на землю, если может обойтись без этого; но с дерева на дерево он перебирается очень легко. А если ветви слишком удалены одна от другой, он пользуется порывами ветра, которые приближают их к нему настолько, что он может схватиться за них и перебраться куда ему надо. Так как он никогда не пьет и может обходиться только листьями цекронии, то он и живет на одном и том же дереве до тех пор, пока на нем хватает листьев. Посмотрите — многие из этих деревьев обнажены, а никто другой не мог сделать этого, только ай.

— Ай, — повторил жалобный голос.

— Я так и знал! — воскликнул дон Пабло, засмеявшись от того, какое удивление этот голос вызвал у наших колонистов. — Это он и есть; слышите, сам себя назвал. Вон он, посмотрите!

Взглянув туда, куда показывал дон Пабло, все увидели животное величиной с кошку, с длинной, грубой шерстью цвета сухой травы; на спине его было черное пятно с оранжевой каймой вокруг. Хвоста не было, а маленькая круглая голова столько же походила на голову человека, как и голова большей части обезьян.

— А вот и другой! — воскликнул Леон, показывая на вершину дерева, где действительно сидел другой ай, немного отличавшийся от первого. Вероятно, это была самка. Эти животные обычно встречаются парами, редко увидишь одно без другого. Эта бедная пара поняла, что их заметили, и стала издавать свои жалобные крики, такие неприятные для слуха, что кое-кто думает, будто природа дала им эти крики для самозащиты.

Дон Пабло собирался пройти мимо; но Гуапо пожелал добыть хоть одного из ленивцев на обед и упросил господина подождать несколько минут. Дерево, на котором сидели животные, было не толстым, и Гуапо быстро срубил его, — вместе с амбамбой упали, конечно, и аи. Гуапо приблизился к ним, но не без предосторожностей, потому что знал: животные будут защищаться, хотя Бюффон и уверяет, что они позволяют взять себя, не оказывая ни малейшего сопротивления. Оба ая легли на спину и быстро махали в воздухе своими лапами, отражая таким образом удары своего противника, которому они, наверно, исцарапали бы руки, если бы он приблизился. Но Гуапо был очень осторожен; срезав две ветви дерева, он положил их на грудь каждого животного. Несчастные аи тотчас ухватились за ветви и так сильно сжали их лапами, что невозможно было их вырвать у них. Тогда индеец, отдав топор Леону, сам взял эти палки и понес вместе с аями, которых оставил пока в живых.

Каскарильеры отправились дальше и через несколько минут вышли на маленькую полянку, ярдов в сорок шириной. Гуапо бросил ветви с аями на землю и пошел дальше как ни в чем не бывало.

— Разве ты хочешь их оставить здесь? — с удивлением спросил Леон.

— Нет, — усмехнулся Гуапо. — Не бойтесь, молодой господин: на обратном пути мы найдем их. Если бы я понес их в лес, они могли бы взобраться на дерево, пока мы будем заняты делом. А тогда — прощай. Между тем как теперь им понадобится не менее шести часов, чтобы добраться до леса и спрятаться в его ветвях.

Дон Пабло засмеялся и, прежде чем покинуть лужайку, показал Леону огромные бугры земли, воздвигнутые термитами, или белыми муравьями. Было рано и довольно свежо, термиты еще не выходили из своих жилищ. Осмотрев эти гигантские муравейники, возвышавшиеся подобно солдатским палаткам на опушке леса, наши путешественники снова разошлись и вскоре были возле хинных деревьев.

24. КАСКАРИЛЬЕРЫ

Первый удар топором сделал Гуапо. Это было началом работы, которая могла длиться долгие годы, и началом обогащения тех, которые брались за нее. Как только дерево упало, индеец принялся за другое, стараясь рубить возможно ближе к корню, а дон Пабло занялся срубленным. Вооружившись острым ножом, он сделал несколько надрезов вокруг дерева, на некотором расстоянии один от другого, а потом пересек их под прямым углом одним продольным разрезом. То же сделал он и на ветвях. Так он обрабатывал деревья, которые срубал Гуапо. Дня через три или четыре надо было снять кору со ствола и ветвей и разложить на солнце, чтобы она высохла, после чего ее следовало перетащить в сарай, который для этого, собственно, и был построен возле дома.

Работа шла быстро и весело. Донна Исидора, сидя на срубленном дереве, с интересом смотрела, как искусно трудятся муж и индеец. Будущее представлялось улыбающимся, в настоящем тоже не предвиделось ни тревоги, ни особенных затруднений. Леона уселась возле Гуапо, который, быстро действуя своим топором, рассказывал ей занимательные истории.

Леону нечего было делать в этот первый день. Он мог быть полезен только тогда, когда станут снимать кору с деревьев. Тогда он сможет помочь переносить ее на солнце или водить мула, который будет перевозить ее в сарай. Но поскольку Леон был мальчик очень живой и не мог ни минуты оставаться без дела, то он решил возвратиться на лужайку и взглянуть, что поделывают тихоходы. Он не мог представить себе, как эти четвероногие животные, побуждаемые