Эта тишина… я не хотел ее умом, но, видимо, уже тогда у меня хватало сил настолько пропитывать окружающий мир своими эмоциям, что даже оконное стекло начинало течь, за толику мгновения переставая досаждать мне своим полным одиночества стуком.

Мартин, мне нужен был Мартин.

Когда очередной раз звякнул хронометром мой ай-би, я поднялся и побрел в дальний зал, где у нас висели старые, памятные с детства груши. Нужно было как-то отвлечься, хоть на миг, не то так можно сойти с ума. Разрушить то, что не склеить потом никогда. Хрустальный мир извивался в корчах, грозя обвалиться, похоронить меня в своей пустой утробе.

Первый удар чуть не вырвал тяжеленный мешок из креплений. Крючья в перекрытиях скрипнули и едва не подались. Боль, непривычно чистая, обычная физическая боль прошла навылет через предплечье, ударившись в плечо и разлившись по телу тягучей нотой.

Я посмотрел на свой кулак, сочащийся рассаженной костяшкой. Надо же, не думал, что мой кулак так уж легко разбить.

Левая рука привычно согнулась в локте и дважды ударила в коричневый, истертый от времени, покрытый сетью трещин бок. Вот так, чуть спокойнее. Больше техники, меньше грубой силы. От второго удара правой кожа на костяшках стала белой, сукровица брызнула в стороны, так что хрустальный мир снова жалобно зазвенел. Больше не будет моей крови в этом мире. Никогда. Каждая капля пролитой крови – неправильный расчет. Всегда есть уйма способов уйти из поединка целым и невредимым. Даже когда поединок этот – с самим собой.

Короткие злые удары барабанной дробью посыпались на ни в чем не повинный снаряд, раз от раза становясь спокойнее, размереннее, расчетливее. Тоска пополам с яростью на судьбу заливала меня с головой, но теперь она держалась внутри, не смея больше прорваться наружу. Боец должен быть полон гнева внутри и холоден снаружи. Только так он останется непонятым врагами, но понятным самому себе. Не раскрываться. Но и не запирать энергию собственной ярости внутри себя бесполезным грузом. Заставить работать. Пусть клокочет, ведет тебя к цели, но помнит – путь на волю закрыт раз и навсегда.

Меня вдруг согнуло от острой, почти невыносимой боли в правом боку. Мучившее меня несчитанные дни и ночи почувствовало что-то и дало о себе знать. Я захлебнулся глотком воздуха, согнувшись, не падая только благодаря долготерпеливой груше, что раскачивалась, вторя моему кашлю.

Хорошо. Пойдем дальше.

Боль снова стала тупой, отдаляясь под градом новых ударов. Ты не трудишься, не потеешь, не надрываешься, совершая немыслимые подвиги. Ты просто исполняешь рутинную необходимость – продолжать жить, бороться, когда нужно бежать изо всех сил, только лишь чтобы оставаться на месте. Перестань чувствовать этот бег, перестань носиться с хрустальным миром, и он покажется тебе тверже гранита. Перестань вспоминать про боль, и праздником будет уже ее нечаянное отсутствие. Строй планы поверх планов, жизнь – это никакая не борьба. Борьба, ежедневная и ежечасная – только фон, как эта злосчастная груша, пытающаяся убраться наконец от барабанного боя моих кулаков. Мир повернулся и замер, склонившись надо мной. Теперь можно.

С треском сантиметровые крючья вывернулись из креплений. Груша шарахнулась о стену, с кряком рассаживаясь вертикальной трещиной, из которой с шорохом подалась вековая пыль.

Я поглядел на свои кулаки, белые, только ближе к запястьям пробивающиеся первыми красными пятнами. Человек оказался крепче стали. Я пока даже не думал ломаться. Значит – сможем. Значит – вытянем.

Нужно только забыть об этой рутинной борьбе за жизнь, перестать ее замечать. И тогда цели будут достижимы. Любые.

Кажется, я произнес вслух какое-то сложное ругательство. Словно формулу вывел. К кому в тот момент я обращался? К самой вселенной, не иначе.

И хрустальный мир повторил эту клятву, обретя вдруг свой прежний вид.

– Майкл?

Я обернулся. На пороге стоял Мартин.

Два взгляда буравили друг друга заржавленным механизмом узнавания, будто мы не виделись невесть сколько лет. Не знаю, что именно видел перед собой Мартин, и самое главное, что он себе мог измыслить из образа бледного трясущегося от ярости пополам с болью парня, которого он помнил вот с такого возраста. Мне тоже досталось тем для размышления. Скорее радостных, нежели мрачных. Потому что Мартин тоже очень сильно изменился.

Куда делись старомодные кислотные лохмотья, наброшенные как попало, слишком узкие или, наоборот, мешком висящие вещи, в несочетаемых кричащих комбинациях напяленные словно на бегу, не задумываясь ни на секунду о собственном внешнем виде. Теперь Мартин выглядел нарочито, тщательно одетым так, чтобы максимально эффективно прятаться в любой толпе. Короткая универсальная стрижка ежиком, серая водолазка, грубые рабочие брюки заправлены под куртку от какого-то полузнакомого форменного комбинезона. За спиной – складки плаща-клапана, вместо шапки на макушке скатан бублик-чулок. Глаза спрятаны под радужной пластиной полированной стали – за такой может скрываться что угодно от рентгеновского сканера до обычной дешевой видеонасадки. Для мира этот взгляд оставался скрытым. Но не для меня. То, что ступало в границы моего хрустального мира, становилось частью меня, от самого себя не убежишь.

Вот и сейчас я ясно различил, как сперва удивление сменилось пониманием, а понимание – каменной стеной уверенности. В своей, а не моей правоте. Осталось разбить эту стену – чего бы то мне ни стоило.

– Зачем грушу раскурочил?

Слово-то какое.

– Она была старая. Всему в этом мире есть свой срок.

– Да ну. Ладно, пойдем поговорим. Здесь… – Мартин скучающе обвел взглядом стены, – оно как-то не к месту будет.

Я подозревал, что в личной каморке Мартина, куда он никого без своего присутствия не пускал, установлено какое-то глушащее оборудование. Слишком вольно он себя там чувствовал, учитывая темное прошлое. Должен же он был как-то проделывать свои дела. В наше время Неуловимых Джо не стало. Но до сих пор он при мне ни разу ничем таким не пользовался. Сейчас наступил подходящий момент.

Только за мной закрылась дверь, Мартин что-то отбарабанил на небольшом пульте у себя в столе, и тут же мне на затылок легла теплая ладонь. Ну, что ж, карты на стол. До сих пор, за все годы нашего знакомства, Мартин лишь раз позволил мне шагнуть внутрь некого круга тайных своих дел. Точнее, сам сделал шаг навстречу. Теперь был сделан второй.

Он снял свою штуку с глаз и теперь стал похож на готового к схватке боксера-тяжеловеса из телешоу. Я невольно опустил глаза, тут же наткнувшись на собственные сжатые у живота кулаки. Ободранный правый не кровоточил и даже не болел. Вот так, стоит мне приказать… могу ли я так лишь с самим собой? Или… впрочем, думать сейчас нужно было о другом. Я прислушался к собственной боли, отмечая ее неудержимое движение. Сейчас она снова тиха и спокойна, но нужно торопиться.

– Ты где-то пропадал.

– Мне было… очень плохо. Пришлось выбираться. Самому.