— Я приехал, чтобы просить вас взять меня в ученики.

Адолесентолай склонил голову.

— Я догадался, что ты здесь именно по этой причине, но не приму тебя.

— Стало быть, мне не удастся вас убедить?

— Не удастся. Ты должен найти себе учителя из лекарей-христиан либо остаться цирюльником, — выговорил Адолесентолай не резко, но твердо.

Возможно, причины были те же, какие называл и Мерлин, однако этого Робу не суждено было узнать — лекарь замолк. Поднялся и первым пошел к двери, безразлично кивнув Робу, когда тот выходил из его амбулатории.

* * *

Проехав еще два города, уже в Девайзесе Роб во время жонглирования уронил шарик — впервые с того времени, когда освоил эту премудрость. Зрители смеялись его шуткам и раскупали целебное снадобье, но вот во время приема вошел к нему за занавес молодой рыбак из Бристоля, примерно ровесник Роба. Он мочился кровью, страшно исхудал и сказал, что чувствует, как подходит смерть.

— Неужто вы ничем не можете мне помочь?

— Как тебя зовут? — тихо спросил Роб.

— Хеймер.

— Мне кажется, у тебя во внутренностях бубон, Хеймер. Но я вовсе в этом не уверен. Не знаю, как вылечить тебя или чем облегчить боли. — Цирюльник продал бы рыбаку немалое количество своих пузырьков. — А это — главным образом хмельное, ты где угодно можешь купить гораздо дешевле, — сказал он, сам не понимая зачем. Раньше он ничего подобного пациентам не говорил.

Рыбак поблагодарил и вышел.

Вот Адолесентолай и Мерлин, должно быть, знают, что можно сделать для этого рыбака, с горечью сказал себе Роб. Трусливые негодяи, подумал он, отказываются учить его, а проклятый Черный Рыцарь довольно смеется.

В тот вечер его захватила страшная буря с ураганным ветром и проливным дождем. Был только второй день сентября, рановато для осенних дождей, но от этого не становилось ни суше, ни теплее. Роб добрался до единственно возможного убежища — постоялого двора в Девайзесе — и привязал Лошадь к суку огромного дуба, росшего во дворе. Пробравшись внутрь, он обнаружил, что его опередило слишком много людей. Даже на полу было буквально яблоку негде упасть.

В темном углу скорчился утомленный путник, обнимавший обеими руками большой мешок, в каких обычно возят свой товар купцы. Если бы Роб не ездил в Малмсбери, то не бросил бы на этого типа больше ни единого взгляда, но теперь по черному кафтану и остроконечной кожаной шляпе он понял, что это еврей.

— Вот в такую ненастную ночь и Господа нашего убили, — громко произнес Роб.

Разговоры в трактире смолкли, когда он стал рассказывать о страстях Господних — путники любят послушать рассказчика, это развлекает их. Кто-то подал Робу чашу. Когда Роб рассказывал о том, как толпа отрицала, что Иисус есть Царь Иудейский, усталый человек в углу совсем съежился.

К тому времени, когда он дошел до событий на Голгофе, еврей подобрал свой мешок и вышел во тьму и бурю. Роб прервал свой рассказ и занял освободившееся место в теплом уголке.

Но изгнание купца из трактира принесло ему ничуть не больше удовольствия, чем тот случай, когда он напоил Цирюльника снадобьем из «особого запаса». В общем зале постоялого двора стояла вонь промокшей шерстяной одежды и немытых человеческих тел, и Роба вскоре стало подташнивать. Дождь еще не перестал, а он уже ушел с постоялого двора и отправился к своей повозке и животным.

Погнал Лошадь до ближайшей поляны, распряг. В повозке оставался сухой хворост, и ему удалось разжечь костер. Мистрис Баффингтон была еще слишком молода для спаривания, но, вероятно, от нее пахло самкой, потому что в тени за пределами освещенного костром круга послышалось призывное мяуканье кота. Роб швырнул в ту сторону палку, а белая кошечка довольно потерлась о его ногу.

— Какая мы чудесная одинокая пара, — сказал ей Роб.

Пусть у него уйдет на это вся жизнь, но он будет искать и искать, пока не найдет стоящего лекаря, к которому можно пойти в ученики, решил он.

Что касается евреев, то он ведь пока говорил лишь с двумя их лекарями. Несомненно, имеются и другие.

— Быть может, кто-нибудь из них согласится обучать меня, если я выдам себя за еврея, — сказал он, обращаясь к кошке.

Вот так это все и началось — даже не мечта, а просто фантазия за разговором со скуки. Роб понимал, что не сможет убедительно изображать из себя еврея под ежедневным пристальным вниманием хозяина-еврея. Но он сидел у костра, смотрел на языки пламени, и постепенно его мысли обретали плоть. Кошечка подставила ему свое шелковистое брюхо.

— А не может ли из меня выйти сносного еврея для мусульман? — Этот вопрос Роб адресовал кошке, себе самому и Богу.

Достаточно убедительного, чтобы учиться у величайшего врачевателя во всем мире?

Пораженный невероятием этой мысли, он уронил кошку, и та прыжками унеслась в повозку. Миг — и она уже вернулась, неся в зубах что-то, похожее на мохнатого зверька. Оказалось, это накладная борода, которую он носил, когда разыгрывал дурацкую роль Старика. Роб взял бороду в руки. Если у Цирюльника он был Стариком, задал он себе вопрос, отчего же ему не стать евреем? Можно изображать того купца с постоялого Двора в Девайзесе, да и других тоже…

— Я стану разыгрывать роль еврея! — вскричал он.

Хорошо, что никто не проходил мимо и не слышал, как он разговаривает сам с собой, а временами и с кошкой — тогда его объявили бы колдуном, вызывающим своего суккуба[65]. Но страха перед церковью он не испытывал.

— Да чихал я на этих попов, которые еще и чужих детей похищают, — заявил он кошке.

А можно ведь отрастить настоящую еврейскую бороду. Он уже горел нетерпением. Людям этого племени он станет говорить, что воспитывался, подобно сыновьям Мерлина, вдали от соплеменников, потому и не знает ни языка, ни обычаев.

Он таки пробьется в Персию!

И он коснется края одежды Ибн Сины!

Роб испытывал одновременно восторг, страх и даже стыд за то, что он, взрослый мужчина, так дрожит. Было похоже на те чувства, какие он испытывал, когда узнал, что ему впервые придется выйти за пределы Саутуорка.

Говорят, что они есть повсюду, черт бы забрал их души По пути он станет искать их и присматриваться к их повадкам.

И, достигнув Исфагана, уже будет готов играть роль еврея, так что Ибн Сине придется принять его и поделиться с ним драгоценными тайнами арабской медицинской школы.

Из Лондона отправлялось во Францию больше кораблей, чем из любого другого английского порта, и Роб направился в город своего детства. На всем пути он много работал, желая запасти как можно больше золота на такое долгое и опасное путешествие. Когда он добрался до Лондона, сезон мореплавания уже закончился. Вся Темза, казалось, поросла лесом мачт — столько судов встало на якорь. Король Канут, следуя своей датской натуре, построил большой флот ладей, как у викингов, и эти ладьи, подобные прирученным чудищам, бороздили воды, омывающие Англию. Вокруг грозных боевых ладей теснились суда всевозможных типов и размеров: пузатые кнорры, превращенные в рыбацкие лодки, способные уходить далеко в море; галеры-триремы, принадлежавшие богачам; медлительные, с низкой осадкой корабли для перевозки зерна; быстроходные двухмачтовые купеческие суда с треугольными латинскими парусами; итальянские двухмачтовые каракки[66]; наконец, одномачтовые суденышки — рабочие лошадки торговых флотов всех северных стран. Ни на одном из кораблей не было ни грузов, ни пассажиров, ибо уже задул холодный штормовой ветер. Начались шесть ужасных месяцев, когда по утрам соленые брызги в Английском канале[67]нередко замерзали и превращались в лед. Любой моряк знал, что выйти в такое время туда, где воды Северного моря встречаются и смешиваются с водами Атлантики, — значит напрашиваться на гибель в бурлящей пучине.