* * *

Пахло дымом – где-то что-то горело. Этот запах не вызвал особого ажиотажа среди пассажиров автобуса – за последние сумасшедшие месяцы люди привыкли ко многому: и к тотальному дефициту всего и вся (это мы уже проходили), и к стрельбе на улицах среди бела дня, и даже к тому, что деньги стоят дешевле бумаги, на которой они напечатаны.

Автобус свернул за угол, и происхождение дымного запаха выяснилось: завалившись боком на тротуар, чадно горела маршрутная «газель». «Обычное дело, – подумал Свиридов, – аутсайдеры хотели поживиться горючим, а когда не вышло…». Судя по всему, так оно и было: в борту «газели» зияла рваная дыра, а под брезентом, расстеленном рядом с машиной, угадывались очертания нескольких человеческих тел. Ещё один труп – Александр почему-то даже не сомневался, что это именно труп, – лежал поодаль, уткнувшись лицом в асфальт. Возле него стояли два солдата в касках и бронежилетах: один говорил по коммуникатору, другой, держа автомат наперевес, настороженно озирался по сторонам. Автобус миновал горящую «газель», и никто из его пассажиров не выказал изумления или хотя бы интереса – разбитую машину и тела на проезжей части проводили равнодушными взглядами, и всё. «Защитная реакция нервной системы организма, – подумал Алхимик, глядя на выбитые окна первого этажа старинного здания, над которыми злым гротеском сохранились буквы „Бутик элитной одежды“, – во время блокады Ленинграда никого не удивляли трамваи, разбитые прямыми попаданиями артиллерийских снарядов. Правда, тогда была война, но что мы имеем сегодня – ту же войну, только не очень понятно кого с кем».

Скрежетнув истёртыми тормозами, автобус остановился. Люди вставали и тянулись к выходу – приехали. Работникам НИИ прикладной химии повезло: институт получил статус режимного предприятия, а это означало и повышенный гарантированный соцминимум, и развозку всех его сотрудников по маршрутам «дом-работа» и «работа-дом». Последнее было очень немаловажным: общественный транспорт давно не работал, у владельцев автомашин не было бензина, а идти пешком (например, с Васильевского, как Свиридову), да ещё зимой, когда поздно светает и рано темнеет, могли отважиться только единицы из числа любителей особо острых ощущений.

Уютный дворик института изменился до неузнаваемости. Решётчатая ограда, никогда не выполнявшая защитных функций, теперь было густо увита колючей проволокой; перед главным входом из-за уложенных гнездом мешков с песком торчал ствол крупнокалиберного пулемёта. И приветом из блокадного прошлого северного города окна здания перечёркивали косо наклеенные бумажные кресты – в городе не только стреляли, но и взрывали.

На проходной вместо мирной старушки-пенсионерки стояли вооружённые солдаты, и символический турникет уступил место блок-сканеру. Считывающее устройство прибора располагалось низко: проходившим людям приходилось кланяться – это проще, чем каждый раз снимать с шеи драгоценную «пайцзу» чипа. Вряд ли при монтаже сканера это было сделано с умыслом – скорее всего, имела место обычная российская недодуманность, – но в «поклонном ритуале» Свиридову чудилось нечто мистическое, пришедшее из тёмных веков.

Однако люди оставались людьми – они не разучились улыбаться, тем более что они знали: их работа нужна и важна – это вам не ароматизаторы для презервативов. Все эти глупости остались в прошлом: НИИ прикладной химии занимался теперь синтезом пищевых продуктов – магазины давно вымели подчистую, стратегические запасы продуктов были ограничены, сельское хозяйство пришло в упадок, а миллионы жителей Петербурга хотели есть, причём каждый день. Над городом щерился костлявой улыбкой призрак голода: в пригородах бесчинствовали банды мародёров, и конвои с продовольствием прорывались в город с боём, как продотряды времён гражданской войны. Жители распахивали газоны под окнами и сажали картошку, а по ночам дружинники, охранявшие эти импровизированные поля, стреляли без предупреждения на любой шорох: ценность человеческой жизни была прямо пропорциональна количеству еды, получаемой по гарантированному минимуму.

По дороге в лабораторию Свиридов завернул к Никодимову – он не сомневался, что директор уже на месте, и не ошибся. Старый учёный весь усох и скукожился, но в глазах его впервые за много лет появился упрямый огонёк – тот самый, благодаря которому русские люди выжили, несмотря ни на что.

– Как ваши успехи, Александр Николаевич? – спросил Никодимов, поздоровавшись.

– Работаем, Антон Степанович, – сдержанно ответил Алхимик.

Никодимов промолчал, и Свиридов был благодарен ему за это молчание. «А ведь мог бы и припугнуть, как во времена оны, – подумал Александр, – эти времена он ещё помнит. И был бы прав: нынче не до шуток. Ан нет, интеллигентское нутро берёт верх. Интересно, как я вёл бы себя на его месте?».

Свиридову было что сказать директору института, однако он сдерживался. На флэш-картах, оставшихся от Зелинского, Алхимику удалось найти костяк программы синтеза, а это означало, что до масштабного производства колбасы из пластмассы дистанция уже не столь огромного размера. Дело за малым: где взять нужное количество энергии? Большая часть тепловых электростанций простаивала из-за острой нехватки топлива, Сосновоборская АЭС обеспечивала город, и переключить её мощности на синтезаторы означало усадить весь Питер на голодный энергетический паёк. Не раз и не два Александр Николаевич порывался попросить Кулибина соорудить новую «драконью голову», но всякий раз брал себя в руки: он уже знал, чем это может кончиться. Пока не найден способ демпфировать утечку энергии, приводящую к взрыву, использовать энергию пространства-времени нельзя – это было ясно. Алхимик остро сожалел о том, что недостаточно хорошо разбирается в физике, особенно в её новейших направлениях. Он слышал о теории Герловина[6], но этого было мало. Можно было посоветоваться с Никодимовым и привлечь к работе кого-то ещё, но что-то удерживало его от такого шага. Эта была не ревность первооткрывателя, нет – Александр чувствовал, что не стоит доверять кому-то незнакомому. Если даже друг Мегабайт, которого он знал много лет, в итоге едва не задушил Алхимика, то что говорить о других? Энергия вот-вот станет новой мировой валютой, и тогда «драконья голова» станет печатным станком. Ежу понятно, что вокруг такого станка тут же начнутся песни и пляски, переходящие в кровавые оргии. Нет, нужно всё обдумать, чтобы потом не кусать локти. А пока можно ограничиться паллиативом: доложить Никодимову об алгоритме синтеза – к концу рабочего дня отчёт будет готов, – и пусть Антон Степаныч решает энергетический вопрос с городскими властями и военными.

Придя к себе в лабораторию, Свиридов быстро вошёл в рабочий ритм. Текущие дела не отняли у него много времени – разобравшись с ними, Алхимик сел за компьютер. «Жаль, что всезнайка-Интернет тоже пал жертвой глобального экономического коллапса – как было удобно. Мавр сделал своё дело – мавр скончался». Последняя мысль Алхимика относилась к подорванной им виртуальной бомбе: кризис не был бы таким всесокрушающим, если бы золото сохранило свою ценность. Правда, он не слышал, чтобы кто-то производил золото в промышленных масштабах, но тот же Интернет вскоре после головокружительного падения доллара услужливо сообщил о резком падении цен на золото, связанным с появившимися в Сети сообщениями о возможности его синтеза из грязи. Эта информация быстро исчезла, но за ней явно стояло что-то реальное: одними слухами рынок не обвалишь. И были ещё какие-то загадочные взрывы в разных уголках земного шара, прогремевшие около двух лет назад. Достоверных сведений о них у Свиридова не было – Интернет приказал долго жить, а другие источники информации практически отсутствовали, – однако Алхимик предполагал, что эти взрывы могли быть связаны с его установками, построенными по Интернет-описанию, и это лишний раз напоминало ему о необходимости крайней осторожности.