— Конфета.

— Конфета? Я уже забыла, что они бывают.

Денис поднял сумку Ирмы, радуясь, что сумел ее отвлечь.

— Ты где живешь? Давай я тебе помогу.

— Совсем рядом. Мы все вместе ушли из Шарлоттенбурга. И Бальцеры, и фрау Романн. Тут остались еще совсем целые брошенные дома. Мы там и поселились. Чета Бальцеров на третьем этаже, фрау Романн на втором, а я на первом. Боюсь, конечно. Если дом рухнет, то на первом выжить шансов нет. Но деваться некуда. Зато и выбежать первым легче. Рядом с нами бомбоубежище. Раньше подвал овощехранилища был. Теперь вот…

Денис слушал Ирму и чувствовал, как у него волосы встают дыбом. Конечно, он видел развалины, громоздившиеся вокруг, понимал, что, куда ни кинь, витает людское горе. Но Ирма говорила об этом так, будто речь шла о только что приобретенном дачном участке. Ну да, не повезло, досталась земля на болоте, но ничего — привыкла.

Видать, и вправду человек привыкает ко всему. Так его мать-природа оберегает, чтобы не сошел с ума от испытаний, посылаемых на несчастную голову.

Со стороны порта донеслась немецкая речь, усиленная мегафоном.

— Что говорят?

— Убеждают гражданское население уплывать ночью с этим транспортом. Пароход из Ростока. Его жители собрали продукты для осажденного Кенигсберга. Теперь капитан говорит, что может забрать желающих в Германию. Но люди боятся. От нас скрывают, но все знают, что сталось с «Густловом». Тогда все завидовали семьям солдат гарнизона. Отбирали только тех, у кого отцы и мужья защищали крепость. Чтобы они могли спокойно воевать. А теперь никто никому не верит. И все решили отдаться на милость русских, и будь что будет. Только бы это все поскорее закончилось. Плыть морем люди боятся. Утонуть страшнее, чем жить в оккупированном городе. Все понимают, что нам не устоять, но, может, это будет не так уж и ужасно.

Они подошли к длинном ряду одинаковых трехэтажных зданий.

— Вот мы и пришли. Заходи. У меня еще дрова есть. Сейчас затопим печку.

На улице быстро темнело. Кран, стоявший в порту, уже едва виднелся, и с трудом угадывался из окна. Рупор продолжал призывать нерешительных немцев на борт парохода. Еще различимы были люди, перебегающие от дома к дому. Затем тьма закрыла небо. Вспыхнул и тут же погас прожектор, и город погрузился во мрак.

Они сидели у открытой дверцы печки, и отблески пламени плясали на их лицах. Ирма рассказывала о жизни в Кенигсберге. О том, что по карточкам сейчас выдают даже воду, потому что многие колодцы обрушились от взрывов. Люди пьют из реки, а потом мучаются и жутко кричат. А вчера господин Бальцер хотел поймать одичавшую собаку и уже загнал ее в угол, но она его сильно покусала. Теперь у него распухла рука. А в дом по соседству упала бомба, но не взорвалась. Полиция осмотрела ее, но ничего не сделала. Теперь все в округе живут в страхе, что она может в любой момент взорваться.

Денис слушал, и по его телу ползли мурашки. Это был не фильм ужасов, а самый настоящий ужас жизни. И рассказывала ему об этом хрупкая и нежная девушка по имени Ирма. Такая вот страшная правда войны.

Он слушал вполуха, задумался и не сразу понял ее фразу:

— Хорошо, что теперь мы вместе. На тебя, конечно, продукты не дадут. У тебя нет карточки. Зато ты можешь ходить в порт и помогать разгружать катера, приходящие из Пиллау. Моряки рассчитываются собственным пайком. Тебе ведь к русским нельзя, да? Если ты прячешься среди немцев, значит, среди своих тебе еще опасней.

— Ирма! — Денис стряхнул наваждение, навеянное ее рассказом. — Я ночью уйду.

— Уйдешь? — Ирма удивленно заглянула ему в лицо, решив, что ослышалась. — Ночью в городе ходить нельзя! Только если бомбят и нужно бежать в убежище. Или, как вот сегодня, можно идти в порт на пароход. А так всю ночь — комендантский час. Улицы обходят патрули полиции. Куда же ты пойдешь? Ты ведь сказал, что пришел ко мне?

У Дениса сжалось сердце, когда он услышал ее дрогнувший голос. Ему хотелось обнять и успокоить ее, попытаться объяснить, что часто получается не так, как мы хотим. И жизнь дана человеку скорее для страданий, чем для наслаждений. Но слова застряли в горле. А дальше…

Как это случилось и кто сделал первый шаг, он и не понял. Но это случилось, а остальное было не важно. После Ирма жалась к нему, будто надеясь удержать рядом, а он гладил ее по обнаженным плечам и уговаривал:

— Я хочу, чтобы ты уплыла этим пароходом.

— Нет. Лучше я останусь.

— Оставаться нельзя. Будут огромные жертвы. Ты можешь погибнуть. Если и выживешь, то затем здесь наступит сущий ад. Никто не будет стремиться вас накормить или наладить вашу жизнь. Среди немецкого населения наступит такой голод, что сегодняшний покажется всем изобилием. Целых два года немцы будут методично вымирать, прежде чем им разрешат вернуться в Германию.

— Ты не можешь этого знать! — Ирма приподнялась на локтях и удивленно спросила: — Ты ведь все выдумываешь?

— Я искал тебя для того, чтобы спасти. Сейчас мы с тобой пойдем в порт и ты сядешь на корабль, уплывающий в Германию.

— Его могут утопить! По мне, уж лучше погибнуть здесь, чем в холодном море!

— Этот не утонет. Верь мне, Ирма! Это последний шанс. Скоро здесь начнется такое, что оставшиеся горько пожалеют о том, что не умоляли капитана взять их хоть за бортом на привязи. Скоро война закончится. Когда Германию начнут рвать на части, постарайся оказаться в западном секторе. Тогда ты хотя бы не будешь пытаться перебраться через стену, а развалят ее еще ох как не скоро.

— Я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?

— Ты не понимай, а запоминай! Уплывай, Ирма, и налаживай собственную жизнь. Я сегодня ночью должен сделать очень важное дело. Мне будет гораздо легче, если я буду знать, что ты уже в безопасности. А сейчас собирайся, а то вдруг еще смелые найдутся и тебе на транспорте не хватит места!

Смелые были. На причале немногочисленные солдаты помогали подняться по трапу своим семьям. Они обнимали детей и жен, прекрасно отдавая себе отчет в том, что делают это в последний раз. То здесь, то там разносился душераздирающий плач, и от солдатской шеи с трудом отрывали упирающуюся Грету или Фриду.

Ирма тоже не удержалась, поддалась общему настроению, разрыдалась и сквозь слезы шептала Денису в ухо:

— Ты найдешь меня еще раз? Ну и что, что русский. Я тебя немецкому научу. Никто ничего и не узнает. Я тебя буду ждать. Ты только приезжай ко мне.

Палуба уже была заполнена, и он подтолкнул ее к трапу, опасаясь, что погрузку пассажиров могут прекратить.

— Ирма, я не могу тебя обманывать. — Денис понимал, что это прозвучит жестоко, но врать не хотел, не имел права, чтобы не разбить ей жизнь бесполезным ожиданием. — Мы с тобой больше никогда не увидимся. Я здесь чужой. Я из другого времени. Сейчас ты меня не понимаешь, но когда-нибудь поймешь. Ты не должна посвятить свою жизнь ожиданию.