Я тщетно старалась проникнуться поэзией цыганской жизни, но должна сказать, что не видела ее; вероятно, в этот день она исчезла. Самое глубокое разочарование причинил мне цыганский король. В сущности, я пришла ради его Черного Величества, и что же я увидела? Плотничий подмастерье из Будапешта, белокурый, с кривыми ногами, он находил гораздо больше прелести в профессии цыганского короля, чем в работе в мастерской. Но управлял он хорошо, извлекая прекрасный доход из своего управления. Он посылал своих «подданных» на заработки к соседним помещикам, что приносило прибыль в «государственную» казну; помимо этого, он не тревожил никого и не вмешивался в частную жизнь, пока все жили в мире и согласии, точно свиньи в хозяйском хлеву. Побуждаемый денежным расчетом, он не уничтожил и не ограничил право воровства, хотя сам не отличался этой особенностью своей расы. Вместе с тем он наказывал воров, если они попадались – по соображениям «государственным». Этот ловкий король хозяйничал также и в Танже, где находилась молотилка. Однажды, отправившись туда, чтобы посмотреть, как работает молотилка, мы застали там целый лагерь. В наскоро поставленных шалашах стряпали женщины, между тем как ребятишки с криком катались по соломе.

Повсюду возвышались громадные копны колосьев. Из имения только что прибыли работники, нагруженные хлебами и вином, налитым в огромные лейки. В горячем тумане дыма, пара и пыли, под непрерывное, однообразное гудение машины работали полураздетые мужчины со смуглой кожей, покрытой потом.

Все здесь производило впечатление изобилия и довольства. Ни голод, ни нищета не отягощали работы; ни на одном лице я не заметила ни озабоченности о хлебе насущном, ни безмолвного страха за завтрашний день.

Вернувшись из цыганской деревни, мы застали у ворот замка двух красивых парней прекрасного здорового вида, в полотняных рубахах и брюках, в небольших черных шляпах, лихо заломленных набекрень, ожидавших г-жу Рис.

Она заговорила с ними по-венгерски, а я, хотя и не понимала ее, осталась послушать. Нет ни одного языка столь прекрасного, столь богатого, гордого и смелого, как венгерский; мне очень нравился этот язык, и я при всяком случае любила послушать его.

Еще другое обстоятельство удержало меня: мне показалось, что на добром лице г-жи Рис мелькнула как будто тень страха при виде этих юношей. Но она очень скоро оправилась и с прелестной улыбкой попросила их войти в галерею. Затем она приказала принести туда стол и стулья и подать обильный обед с вином.

Это были «бедные малые». Так называли себя местные разбойники, когда голод заставлял их спускаться с гор Тагиры с целью собрать дань с помещиков. Они соразмеряли свои требования с состоянием помещиков, которое знали в точности, но горе тому, кто отказывался! Он мог быть уверен, что и эту же ночь увидит «красного петуха» у себя на крыше или услышит свист пули, которая редко не достигала своей цели.

Они потребовали немного у г-жи Рис: несколько флоринов, водки и холста. Теперь я поняла, почему на пороге дома каждую ночь ложился пастух» с ружьем в руках, прикрывшись овчиной; почему, когда мы возвращались от Гроссов и сын провожал нас в экипаже, отец каждый раз подавал ему заряженное ружье и не отпускал до тех пор, пока тот не устанавливал оружие как раз под рукой.

* * *

Жара сделалась невыносимой. В этот день было жарче обыкновенного. В доме все улеглись, чтобы проспать самые жаркие послеобеденные часы. Я тоже хотела последовать общему примеру, но какое-то особенное тревожное чувство заставило меня встать.

Я взглянула через щели спущенных ставень, деревня вся уснула; ничто не двигалось; неподвижные прямые деревья казались точно нарисованными на горизонте; небо было покрыто дымкой молочного цвета, и тяжелое, жгучее солнце давило землю.

Я тихонько прокралась из дому. Вместо того чтобы окунуться в горячую атмосферу, как я ожидала, я почувствовала, как порыв ветра хлестнул меня по лицу, Я быстро побежала под тень деревьев и тут только заметила, какая внезапная перемена произошла в не сколько минут. Небо со стороны гор потемнело, сделалось почти черным.

Затем снова наступила удушливая тишина. Я стояла, ожидая нового порыва ветра. Внезапно, прежде чем я заметила блеск молнии, раздался поразительной силы грохот, точно небо рушилось надо мной; это не был глухой раскат грома, но какой-то непонятный треск прямо над моей головой; на одну минуту мне показалось, что я была задета. Ошеломленная, я оставалась на месте, пока сильный порыв ветра не привел меня в себя.

Все проснулись. Мой муж звал меня. Я застала его в очень нервном состоянии, он пытался закрыть ставни поплотнее. Потом он снова лег, закрылся одеялом с головой и сказал:

– Не оставляй меня одного… Ты ведь знаешь, как на меня действует гроза!

Я осталась с ним в комнате, в полнейшей темноте. Я не слышала больше удара грома, но сильнейший ветер бушевал вокруг дома. Желание полюбоваться грозой потянуло меня из дому, и я снова тихонько пробралась из комнаты.

Дети все еще спали; по их лицам белыми жемчужинами катился пот, я слегка приоткрыла окна со стороны ветра, чтобы освежить немного душную комнату. Затем я вышла.

Черные тучи низко тянулись по свинцовому небу; и воздухе носился вихрь пыли, листьев и небольших веточек, оторвавшихся с деревьев; тополи со стоном низко склонялись к земле, точно покорившись неизбежному. Ветер, беспрерывно усиливаясь, разразился в целую бурю; тучи мрачным хаосом напирали одна на другую, затем, оторвавшись, летели вдаль, точно гонимые другими. Деревья трещали, а бешеный истер рвал с них ветки все чаще и больше. Дом точно вымер; все спрятались по комнатам, с тревогой ожидая, что произойдет. Мы с Моргелой только одни оставались в галерее, безмолвно глядя на разбушевавшуюся стихию.

Не было ни капли дождя. Ветер дул по временам с такой силой, точно хотел все смести. Я видела, как Мортела уцепилась за кухонную дверь на другом конце галереи, да и я сама должна была укрыться в углублении стены, чтобы не быть унесенной ветром.

Вдруг тучи разорвались, и полил дождь, хлеща о землю с оглушительным стуком. Иссушенная почва с жадностью поглощала воду. Вдруг небо точно разверзлось, и ливень сделался ужасающим. Вскоре громадный поток мутной воды побежал с гор, мимо нас, по заднему двору, толкнулся о крепостную стену и выбросился, наконец, через открытые ворота в деревню. Только очень крепкие деревья могли устоять против него, остальное все было сметено. Мне показалось даже, что дом начал шататься.

За домом послышался какой-то раскат, какое-то странное, глухое ворчанье.

Я не видела больше Мортелы. Цепляясь за окна и двери, мало-помалу, борясь на каждом шагу, я добралась наконец по галерее до кухни, в которой было единственное окно, выходившее на задний двор.

Тут я нашла перепуганную Мортелу; с кулаками, прижатыми к лицу, она пристально смотрела в окно.

Позади кухни помещался огород, отделенный низкой стеной от дороги; дальше стояла церковь, а еще выше, на склоне, лежало кладбище.

Поток воды, стремившийся с высоты, смел кресты и насыпи и размыл могилы. Земля превратилась в жидкую грязь, увлекавшую за собой обломки изъедены червями гробов, разрушенные кресты, человеческие кости, полусгнившие и свежие трупы. Все это со страшным шумом катилось по склону холма, зацеплялось за заборы и отвратительной кучей скоплялось возле самой церковной стены.