Постельный режим - Сара Билстон

Дорогой читатель,

Время от времени у меня на письменном столе появляется рукопись, которая кружит голову и не дает уснуть ночью, пока не дочитаешь до последней точки. Звучит странно, но «Постельный режим» Сары Билстон учинил со мной именно такое.

На следующее утро я волчком носилась по конторе, совала копии рукописи в руки коллегам и без умолку трещала о том, как она хороша. Через некоторое время коллеги цепочкой потянулись ко мне в кабинет и каждый уверял, что рукопись надо срочно покупать. Я поняла — к нам попала настоящая вещь.

Поклонники работающей за десятерых и недооцененной Кейт Редди из романа Элисон Пирсон «И как ей это удается?» влюбятся в нашу героиню Квинн Бутройд, трудоголика чистой воды, и захотят поддержать, когда ту заставят на всем скаку сбавить обороты суматошной, по 12 часов в день, деятельности в юридической фирме и приговорят к трем месяцам постельного режима в связи с беременностью. И большая квартира с двумя спальнями вдруг покажется такой маленькой…

Облачайтесь в халат, прихватите чего-нибудь вкусненького (Квинн предпочитает печенье с шоколадом), завернитесь в плед и наслаждайтесь чудесной книжкой… но будьте готовы к тому, что вовремя вам не уснуть.

С наилучшими пожеланиями,

Элисон Кэллахан,

старший редактор издательства «Харпер Коллинз»

Дэниэлю и Майзи

Автор выражает признательность

Дэниэлу Марковитцу и Шарон Волкхаусен за неимоверно полезные советы и предложения по части арендного права и бытия юридических фирм. Отдельная благодарность Дэниэлу за то, что прочитал и прокомментировал чуть ли не семнадцать черновиков данного романа и вообще, если на то пошло, подвигнул меня на это дело.

Хочу также поблагодарить моих агентов Кэти Андерсен из «Андерсен Гринберг» и Кевина Конрой-Скотта из «Конвилль и Уолш» за то, как умело они направляли меня все последние годы. Перед Бенджамином Марковитцем я в долгу за вдумчивые практические советы, касающиеся написания и издания. В заключение выражаю глубокую признательность Элисон Кэллахан, Дженетт Перез и всем остальным сотрудникам «Харпер Коллинз» за чуткую редакторскую помощь и теплую, безграничную поддержку.

Я не вела дневника с двенадцати лет. Нет, погодите, вру. Вела. Полгода. Когда начала встречаться с Майком Новаком. Где-то у меня по сей день валяется до половины исписанная тетрадка в зеленой потрепанной обложке, а в ней — все мои страдания по Майку, восторженные описания его потрясающей манеры целоваться и переживания по поводу его прискорбного увлечения будущей медсестрой по имени Сьюзи.

Дневник — это вроде как признание, что больше тебе заняться нечем. История жизни человека, у которого, по сути, этой жизни-то и нет. Если честно, ну чье существование достойно, чтобы его увековечили для потомков? Разве что какого-нибудь мирового деятеля или великого актера. Да и то вряд ли. Довелось мне как-то заглянуть в дневник моей бабушки — разглагольствования про погоду, про визиты в Женский институт[1]да на сколько сантиметров вытянулись ее турецкие бобы. Уж лучше вообще не писать. Пусть бы после меня остались только чистые страницы, чтоб воображение моей будущей внучки рисовало меня роскошной красавицей, за которой тянется длинная вереница смуглых поклонников в шелковых сорочках.

С другой стороны, когда и впрямь совсем нечего делать, можно и за дневник приняться. Чем не способ убить время, заполнить пустые минуты и часы? Я думала, я чувствовала. Я жила. Главное, спрятать потом тетрадку подальше от будущей внучки.

Сегодня я ушла с работы рано, еще и трех не было. Работаю я в… Стоп. С какой стати я это пишу? Что, я не знаю, где работаю?

Должна кое в чем признаться. Я чокнутая. Ненавижу пропуски и недоговоренности; уж если пишу, то решительно про все. Вот и зеленая тетрадка начинается более или менее нормально («У Майка Новака загорелая грудь, а когда я покусываю его соски, они становятся коричневыми»), но страницы с пятой уже похожа на что угодно, только не на дневник. Листы пестрят описаниями тех, кто для меня важней всего на свете (мама, Майк, наша кошка), и бездарными стихами («Майк ушел, и жизнь моя/Опустела./Ночь и мгла/И зеленая тоска»). Стоит карандашу или компьютерной клавиатуре подвернуться под руку, и мне уже не остановиться. Меня прорывает, и все что ни есть в голове — факты, домыслы, мечты, всяческие подробности — сыплется без удержу, без разбору.

А с другой стороны — вдруг мне приспичит почитать эти записки лет через пятьдесят? Очень может быть, что к тому времени я напрочь позабуду, как называлась моя юридическая контора, и стану злиться на себя молодую за то, что не удосужилась зафиксировать мельчайшие подробности собственной жизни. Итак.

Я работаю в юридической конторе «Шустер и Маркс», в городе Нью-Йорке, на углу Пятьдесят пятой и Пятой авеню. Сегодня я заперла дверь своего кабинета еще до трех часов, оставив принтер в одиночестве страницу за страницей выплевывать доклад, который мне надлежало вычитать к завтрашнему утру. Внизу в вестибюле преодолела вращающиеся двери и сквозь струи горячего воздуха вышла в арктический холод февральского дня. Мимо проехали штук пятнадцать желтых такси. Удобно устроившиеся пассажиры равнодушно наблюдали, как по обледенелому тротуару мечется туда-сюда сильно беременная женщина в тяжелом от мокрого снега верблюжьем пальто. (Да, чуть не забыла кое-что важное: я в интересном положении. В понедельник, то есть вчера, моей беременности стукнуло ровно двадцать шесть недель.) Ничего не поделаешь, подумала я, сморгнула с ресниц ледяные капли, подняла воротник и, придерживая руками непомерный живот, потрусила к своей гинекологине — ее кабинет в одиннадцати кварталах от моей работы. Ветер обжигающим дыханием стягивал лица прохожих.

Офис доктора Вейнберг обставлен с изысканностью художественной галереи где-нибудь в Челси. Абстрактные литографии в обрамлении матового серебра украшают стены приемной. Секретарша поглядывает на посетителей из-за высокой изящной вазы с невозможно прекрасными южноамериканскими орхидеями — жемчужно-белые лепестки в нежных розовых подпалинах и янтарные серединки. А сама докторша — чересчур хорошо сохранившаяся женщина на шестом десятке, скуластая, с узкими губами бордового цвета и безжалостно взбитыми кудрями.

Задав несколько предварительных вопросов, она принялась ощупывать мой живот, залезая глубоко под ребра и диафрагму. Вытащила свернутый метр и измерила меня от лобка до пупа. Затем проехалась по кабинету на кресле, полистала страницы в большой розовой папке и, наконец, глянула на меня поверх очков в квадратной металлической оправе.

— Что-то вы у нас недобираете в размерах, — заявила она.

Что?! Да я переросла все мыслимые нормы! На улицах дети показывают на меня пальцем, а дорожные рабочие подсказывают адрес ближайшего роддома. Я ношу брюки со здоровенными нейлоновыми вставками спереди и дополнительными резинками в поясе, и все равно к вечеру такое ощущение, будто меня запихали в пыточное устройство.