— Клоун. Да. Сама видела.

— Так вот его запросто уволили бы из цирка, если бы узнали, что он старого человека бросил на произвол судьбы. Смешит детей, развлекает взрослых, и такое бездушие. Сейчас с этим строго.

— Думаю, вы правы. Так он хотел забрать то, что вам подарила его бабушка?

— Да. Он требовал вернуть ему то, что она подарила. Я не отдала. И он набросился на меня.

— Он может вернуться!

— Это вряд ли. Даже если и так, он меня тут не застанет. Я улетаю на днях. Надолго. Спасибо вам, Гуля. И… Прощайте. Я хочу побыть одна.

Спускаясь к себе, Гуля невольно подумала, что старая женщина, за которой ухаживала Надя, отблагодарила ее более чем щедро. И та могла бы в знак благодарности за спасенную жизнь как-то отблагодарить и ее. Но мысль мелькнула слишком быстро, не успев пустить корни обиды и отравить завистью душу. Все, о чем Гуля подумала, усаживаясь за накрытый к чаю стол, так это то, что ее двоюродной сестре сегодня в телефонном разговоре придется слишком часто ахать от изумления.

И подумала Гуля об этом с удовольствием.

Володя остановил машину в больничном дворе. Повертел головой, высматривая место, куда бы приткнуться. Стоянка забита! Бардак! Куда ставить машину?

Он скосил взгляд на соседнее пассажирское сиденье. Букет цветов, не из дешевых. И не банальные розы, а орхидеи. Он как-то услышал случайно, Таня рассказывала поварам о цветах. Называла любимые — орхидеи. Он запомнил. Сетка с апельсинами лежала рядом с букетом. Семь огромных оранжевых плодов в красивой сетке с большим бантом.

Идиот! Володя сморщился. Он как на день рождения собрался. Не к своей помощнице в травму, где она еле выкарабкалась с того света, а на день рождения. Еще бы маракасы прихватил, придурок!

Слева посигналили. Он глянул и обрадовался. Какой-то чел пытался выехать со стоянки. Володина машина ему преграждала путь. Он чуть сдал назад, пропустил и вкатил свою машину на его место. Хорошее место, укромное. Никто не заденет, маневрируя. Володя заглушил мотор и зачем-то глянул на себя в зеркало.

Господи! На что он надеялся, приехав сюда? Что молодая симпатичная студенточка клюнет на него? В знак благодарности за спасенную жизнь? Кому он нужен: стареющий, лысеющий мужчина, который в ближайшем будущем, возможно, останется без работы. Каким бы мастером своего дела он ни был, до пенсии его за стойкой никто держать не станет. И с чем он останется?

— Ни с чем… — пробурчал он.

И вдруг подумал, что хотелось бы остаться с Таней.

Почему так подумал? Она же не нравилась ему особо никогда? Что это его вдруг так рассопливило? Ну, перепугался за нее, когда обнаружил всю в крови, ну, переживал, пока она восстанавливалась. Что с того? Это же не повод влюбляться? Повод заботиться, да. Но не влюбляться.

А он что? Влюбился? Или ему это только кажется? А что вообще такое любовь? Как она пахнет? Свежо и пряно? Или грубо и остро? Какими оттенками наполнена?

Он вошел в фойе, достал из кармана бахилы, из пакета одноразовую белую накидку. Сдал куртку гардеробщику. Накинул на плечи накидку, натянул бахилы и зашагал к лифтам.

Травматология находилась на седьмом этаже. Танина палата ровно посередине коридора. Он вышел из лифта, и его едва не сбил с ног какой-то сутулый человек в белом халате и маске.

— Извините, — посторонился Володя, недовольно сморщившись.

Дядька наступил ему на ногу и даже не извинился. Встал в центре кабины лифта, сунул руки в карманы после того, как ткнул в кнопку первого этажа. И уставился исподлобья на Володю.

А Володя на него. И уже через несколько секунд ему сделалось не по себе. Он мог поклясться, что помнит эти холодные надменные глаза. И светловолосую плешивую голову помнит тоже.

— Что за черт! — закричал он, протягивая руку в сторону раскрытых дверей лифта. — Стой! Это же ты!

Он точно угадал гадкую улыбку под марлевой маской. Этот человек иногда улыбался именно так — гадко.

Володя не успел. Двери лифта закрылись, и кабина заскользила вниз с седьмого этажа. Он растерянно обернулся, глянул на дверь Таниной палаты. И тут же побежал. Дверь была открыта. В коридоре никого. Пост медицинской сестры пуст.

Володя вбежал в палату и обомлел. Все аппараты, к которым была подключена Таня, были выключены. Девушка конвульсивно дергалась под белой простыней.

— Помогите! — заорал он, выглядывая в коридор. — Эй, кто-нибудь, помогите! Она умирает!

Из соседней палаты выбежала медсестра с перекошенным от страха лицом.

— Что?! — Она в два прыжка очутилась возле него.

— Все выключено!

— О господи! Я же десять минут назад все проверяла. Все было хорошо.

Она метнулась к аппаратам, вставила вилки в розетки, начала жать какие-то кнопки. Через мгновение все запищало, мониторы засветились. В палату набилось сразу пять человек. Володю вытеснили в коридор. Он сел на предложенный уборщицей стул, сгорбился. И вдруг подумал, что никогда не простил бы себе, если бы с ней что-то случилось. Он бы просто не смог дальше нормально жить, если бы Таня сейчас вот, минуту назад умерла. Любовь это или нет, неизвестно. Но ее жизнь стала дорога ему.

— Кто вы ей? — Возле него остановился широкоплечий доктор с грустным, усталым лицом.

— Я? — Он подскочил, испугался, что сейчас он ему сообщит что-то страшное. И зачем-то соврал: — Я жених. Что… Она?…

— Да все нормально. Вовремя вы. Повезло вашей невесте с вами. Просто ангел-хранитель какой-то. — Врач выдохнул и потер лицо ладонями. — Теперь служба безопасности будет разбираться, кому понадобилось отключать пациентку от системы. Но…

— Но? — Он вытянулся на цыпочках, все еще опасаясь страшной новости.

— Но нет худа без добра. Она сама задышала. Теперь все пойдет на лад.

— Как она сейчас?

— В сознании.

— К ней можно?

— Да. Входите. Но недолго.

Он вошел в палату к Тане, когда там уже никого не осталось из персонала. Медсестру с поста увели на разборки в кабинет к заведующему отделением. Ее место заняла другая девушка. Она подмигнула Володе, прежде чем он вошел в Танину палату, и сказала:

— Вы молодец! Все с ней будет хорошо.

Он вошел и замер у двери.

Таня, Танечка, Танюша…

Бледная, с прилипшими к потным вискам прядками волос, с многослойной повязкой на голове. Губы полопались, ресницы подрагивают. Странно, чужое прежде лицо вдруг показалось самым родным, самым прекрасным.

— Эй… Привет… — тихо окликнул он, присаживаясь на стул возле кровати.

Сообразил, что все еще тискает в руках изящный букет орхидей, и попытался пристроить их на тумбочке.