Мертвые – среди них врачи и медсестры, учителя и художники, преподаватели философии и французского языка, мэр Санта-Лоры. Молодые, старые, средних лет. Целая семья – три человека – угасают с интервалом в несколько часов, меркнут, словно лампочки на фасаде. Те, чьи тела так и не были найдены, погибают от обезвоживания. Однако при врачебном уходе основной причиной смерти становится остановка сердца. В какой-то момент оно замедляется настолько, что уже не может перекачивать необходимый объем крови – как у буддийских монахов, погруженных в глубокий транс. Чтобы почтить память погибших, пригородные блокпосты заваливают цветами, служат заупокойные, но народу собирается мало, скамьи выносят на улицу из страха заразиться.

С каждым днем число умерших растет. Один из десяти узников Морфея так и не просыпается. По крайней мере, они уходят тихо, без мучений и даже не успевают испугаться смерти.

В один прекрасный день имена всех жертв вируса появятся на мемориальной доске у обмелевшего озера, под сенью изнуренных засухой сосен.

Ребекка, пятью годами старше, гуляет с сыном по лесу. Малыш держится за маму, а свободной рукой рвет одуванчики – белые парашютики-семена разлетаются в разные стороны. Глядя на сына, на то, как он растет, Ребекка постигает простую истину – жизнь продолжается.

Вот он, уже шестилетний, стоит на вышке в небесно-голубых плавках и кричит:

– Мама, мама, смотри!

Ребекка сидит в густой траве у бассейна. Воскресный полдень, они дома у ее родителей. Шлепки мальчика лежат у нее на коленях, его выходной костюм валяется неподалеку. Из дома доносится перезвон посуды – мама готовит обед.

Сын прыгает с вышки. Бомбочкой. Выражение его лица: глаза зажмурены, точно под давлением улыбки.

– Здо́рово! – восклицает Ребекка, пока мальчик плещется в бассейне.

Он невероятно похож на ее брата в том же возрасте. Плавательные очки, щербинка между зубов, долговязые ноги, длинные ступни. С соседнего участка плывет аромат апельсиновых деревьев. Мама возится на кухне, церковные туфли с низким каблуком стучат по линолеуму.

Сын выбирается на бортик. Вода стекает с него ручьем, на дорожке, по которой Ребекка когда-то шлепала мокрыми ногами, остаются следы.

– Не бегай, – говорит она фразу, неоднократно повторенную ей матерью. – Не бегай, а то поскользнешься.

Впрочем, это лишь один полдень из череды ему подобных. Частичка целой жизни.

Мальчик растет. Становится старше. Взрослеет. Поступает в колледж. Резко бросает учебу. Долгие споры, обиды, примирение. В год смерти бабушки, матери Ребекки, сын уезжает в другой город. В год смерти деда он возвращается. Бросает работу. Становится художником. Снова поступает в вуз. Женится. Рожает двоих детей.

Как-то вечером Ребекка с сыном прогуливаются по окрестностям. Она уже в возрасте, он в расцвете лет. Перед прогулкой они успевают поссориться, но сейчас обида потихоньку забывается.

– Я должен сам принимать решения, – произносит сын, и Ребекка испытывает странное чувство дежавю: его поза, выбор слов, то же самое Ребекка говорила своим родителям много лет назад.

Ребекка просыпается в незнакомой комнате. Белые стены. Флуоресцентный свет. Капельница в вене. В растерянности она рассматривает интерьер, но узнает только университетскую колокольню в неомиссионерском стиле. Значит, она снова в Санта-Лоре.

Тихо попискивает монитор. Ребекка кожей ощущает постороннее присутствие. Живот отзывается болью. Пальцы натыкаются на бандаж.

Внезапно открывается дверь. Кто-то заходит – очевидно, медсестра. На ней желтый пластиковый комбинезон, скрывающий фигуру с головы до пят, как в научно-фантастическом фильме. Медсестра не замечает Ребекку и склоняется над чем-то в дальнем углу. Колыбелька. Прозрачная пластиковая колыбелька на подставке с колесиками. Внутри, завернутый в кремовое одеяльце с розовой каймой, спит новорожденный младенец в розовой шапочке. Чей это ребенок? – проносится у Ребекки.

Теперь медсестра наклоняется к ней. Говорит что-то сквозь маску. Обернувшись, кричит кому-то в коридоре.

– Она очнулась! – Медсестра тычет пальцем в Ребекку и зовет остальных. – Роженица очнулась!

Ребекка не понимает, о чем речь. Сердце сжимает тревога.

В палату вбегают люди в желтых комбинезонах.

На Ребекку вдруг наваливается пустота, чувство невосполнимой утраты.

– Где мой сын? – спрашивает она, но натыкается на недоуменные взгляды. – Мой сын, где он? Позовите его. – Ей трудно говорить. Трудно связно излагать мысли. – С ним все хорошо? – шепчет она, не в силах сдержать слезы.

– Вы долго болели, – объясняют медсестры. – Практически год провели без сознания.

Ребекка слышит, но не понимает.

– Естественно, вам нужно время, чтобы прийти в себя, – успокаивают ее.

Внезапно в палате появляется мама, живая и невредимая, словно все эти годы она мирно ждала в вестибюле. Мама не просто жива, но и выглядит моложе, как тридцать лет назад, когда Ребекка только поступала в колледж. Рыжие волосы, белые зубы. Мама бросается к Ребекке, берет за руку.

– Слава богу! – твердит она. – Слава богу!

Ребекку переполняют облегчение и радость. Какое счастье снова увидеть маму после стольких лет, проведенных вдали от нее. Однако к гамме эмоций примешивается страх, как от столкновения с гостем из мира мертвых.

– Где мой сын? – спрашивает Ребекка.

– Не понимаю, о чем ты. – Мама в растерянности морщит лоб. – У тебя девочка, дочка. Смотри.

– Что случилось с моим мальчиком? – шепчет Ребекка сквозь слезы.

Мама испуганно косится на медсестер, потом после короткой паузы произносит:

– Та женщина, психолог… она предупреждала, что тебе могут присниться странные сны.

Спустя годы после пробуждения знакомые Ребекки отмечают ее незаурядную житейскую мудрость, но молчат про апатию, несвойственную молодым.

Пройдет немало месяцев, прежде чем Ребекка окончательно убедится: она девятнадцатилетняя девушка, а не пожилая матрона, а девочка на коленях – ее родная дочь.

Тоска по сыну будет преследовать ее до конца дней. Все недоумевают, как можно так долго цепляться за какой-то сон. Однако для Ребекки сын все равно реален: она знала его без малого сорок лет. Временами он чудится ей в толпе. Его голос, черты лица – такие же ясные и родные, как крохотные пальчики дочери, ее пухлые щечки.

Самая страшная скорбь – скорбь по собственному ребенку.

Врачи только разводят руками – Ребекка упорствует в своих фантазиях, словно и впрямь прожила параллельную жизнь. Отдельные симптомы совпадают с рядом известных науке психических расстройств: убежденность, что ее ребенок вовсе не ее, неприятие собственного тела, неспособность отличить сон от яви.