– Ничего не получится, – предупредила стоящая у нее за спиной мать. – Тут не кино.

Айрис прижалась носом к стеклу.

– Я пойду к озеру.

– Но ведь это опасно.

– Опасно оставаться здесь.

– Подумай о ребенке.

Айрис повернулась к Элеанор:

– Тебе следовало подумать о своем ребенке.

– Я думала о тебе тысячу раз на дню.

Айрис отвернулась к окну, к розовому песку.

– Я оказалась здесь, потому что хотела заново родиться, но я просто продолжала жить. – Она положила руку на живот. – Видимо, настало время пожить там.

Мать молчала.

– Пора идти, – сказала Айрис.

– Ты меня прощаешь?

Айрис обернулась. У матери на лице появились новые морщинки. Она по-прежнему была в сорочке и с косой, но кожа истончилась, став похожей на бумагу – такой она была, когда Айрис покинула Землю.

– Прощаю тебя за что?

– За то, что была не самой лучшей матерью.

– Как я могу простить свою галлюцинацию? Все равно, что простить себя за несовершенный поступок.

– А если я не галлюцинация? Что, если это правда я?

– Да, конечно, но только если ты простишь мне мой уход.

Мать не ответила, но улыбнулась. Наверное, она не простила Айрис, но это ничего. Айрис справится. Элеанор широко развела руки. Они обнялись. Айрис почувствовала легкий аромат ее травяного шампуня, которым она пользовалась в те дни, когда умер Роберт. Всему тогда пришел конец: ее браку, ее семье – но Элеанор все-таки мыла голову себе, дочери, кормила Айрис и водила ее в школу, ходила на работу, зарабатывала деньги и оплачивала счета, хотя сама постепенно, по чуть-чуть, исчезала.

Элеанор коснулась щеки дочери и поцеловала ее:

– Прощай, Айрис.

– Пока, мам.

– Я люблю тебя.

Айрис и моргнуть не успела, как мать пропала. Аромат шампуня остался. Она вдохнула его полной грудью.

Надев обувь, Айрис покинула комнату и побрела по Центру, молча с ним прощаясь. Семь лет – ровно столько же времени она провела в школе Святого Петра для девочек. Коридоры без окон были слабо освещены, но остальные помещения Центра заливал солнечный свет. Айрис шла медленно. За ней никто не наблюдал. Ни в Чикаго, ни в Лиме, ни в Москве, ни в Бангкоке. Ни в Лондоне, ни даже в головном офисе «Никта Инк» в Лос-Анджелесе. Камеры выключены, телепередача канула в небытие. Наверное, уже и страницу в Википедии отредактировали: «“Жизнь на Никте” – так называлось американское телевизионное реалити-шоу». Называлось, а не называется. Айрис задалась вопросом, не проставлена ли уже в сети дата ее смерти. Айрис Коэн была британской звездой реалити-шоу. Она родилась, она жила, она умерла на другой планете.

Айрис по-прежнему слышала гул электричества, звуки происходящих в Центре технических таинств. Как долго еще все это будет работать? Бесконечно, наверное, раз оно на солнечной энергии. Нет, созданное человеком не сохраняется так долго, как звезды, луна и планеты. Центр рассыплется после того, как им перестанут пользоваться. Стены обвалятся. Грязное постельное белье никтианцев зарастет инопланетным мхом и плесенью. К тому времени, когда на эту планету вернутся люди, в здании образуются сложные экосистемы. Центр обретет великолепие увядания, как развалины Детройта, по которым все сходили с ума. Ах, о чем они только не мечтали, когда строили на другой планете этот шикарный зал, такой величавый особняк – колонию человечества, сконструированную по последнему слову техники! Нет ничего более душераздирающего, чем осколки надежды.

Дверь в зал управления открылась от мягкого толчка. В ту же секунду Айрис ослепил свет, бьющий из окна с неровной поверхностью. Похоже, комната пустовала уже не один год – не то что несколько недель. Или это были месяцы? Она не помнила. На засыпанном песком полу валялись два стула. В воздухе висела пелена мелкой пыли. Приборная доска вся в грязи, кнопки чем-то измазаны. По помещению летали с полдюжины светящихся жуков, которые жужжали в два раза громче гула оборудования. Это конец?

Опустившись на четвереньки, она забралась под приборную доску и, волоча по полу огромный живот, поползла. Как и описывала Эбби, влево уходил черный тоннель, в который она с трудом, но протиснулась. Айрис поползла по тоннелю, собирая со стенок пыль. От тепла ее тела тоннель нагрелся, ей стало жарко и захотелось поскорее выбраться наружу. «Что, если я застряну?» – испугалась Айрис. Тогда ей не выбраться, пока она не родит прямо здесь. Но она не застряла. Добравшись до конца тоннеля, она очутилась в небольшой комнате. Сбоку находилось окно метра полтора высотой, захватанное и заляпанное руками тех, кто стоял здесь до нее, набираясь смелости выйти наружу. Нагнувшись, Айрис смотрела сквозь стекло на размытую от грязи розовую дымку. Это конец? Или нет? Пошевелился ребенок.

– Прости меня, – сказала Айрис. – Нам придется это сделать.

Кто-то вздохнул, совсем недалеко, но рядом никого не было.

– Господи, – услышала она мужской голос из-за стены справа.

Обыкновенная металлическая стена, ничего особенного. Вдруг что-то тренькнуло, стена сдвинулась, и взору Айрис предстала комната, полная электрических приборов: оборудование, провода, лампы; пиканье, гул, тиканье. На полу – тонкий матрас, заваленный одеялами и заставленный грязной посудой. Из-за экрана появилась голова, Айрис чуть не вскрикнула.

– Боже мой, – поразилась она. – Норман.

– Да, привет. – Он поднял руку, приветствуя ее. На лице ни одной эмоции – ни удивления, ни гнева, ни особого интереса, просто констатация: вот и ты.

– Извините, не ожидала вас увидеть. – Почему она извинялась?

Норман сдвинул расколотые очки с носа на лоб. Он сильно похудел. Под немытой кожей проступал череп, безжизненно болтались длинные седые волосы. Он не убирал их с лица.

– Как дела? – произнес он со своим странным, неопределимым акцентом. При натужной улыбке обнажились темные пеньки зубов.

– Нормально, – ответила Айрис, но тут же исправилась. – Вообще-то не очень. Ни у кого не нормально. – Раньше она с ним практически никогда не разговаривала. – Где вы все это время были?

– То здесь, то там. В основном здесь.

У Айрис сердце бухало в груди, в горле пересохло. Так же сильно она волновалась, когда ей приходилось разговаривать с Роджером во «Фридом энд Ко» – то же чувство своей незначительности, почти полной незаметности. Глупо и бесполезно испытывать его здесь и сейчас, ведь скоро конец всему. «Он простой смертный», – убеждала она себя.

– Ты последняя, – заметил Норман. Переступив через обломки аппаратуры, он подошел к ней очень близко и бросил взгляд на живот. – Вы оба последние. – От него пахло грязным телом, горечью, будто он несколько месяцев не мылся.

– А приз нам полагается?

– Билет до Земли в одну сторону. Ха-ха! – Он широко улыбнулся, как будто удачно сострил.

– Вообще-то, Норман, последний – вы. Я ухожу.

– Ты не сможешь вернуться.

– Знаю.

– Нет, не знаешь. – Он