– Мимолетно. Можете поблагодарить сокола Солиса за наше знакомство. – Мариэль вытерла слюну и кривовато усмехнулась Мие. – Доброй перемены, маленький даркин.

Мия съежилась от оскала на лице ткачихи. Теперь, когда шок от их первой встречи прошел, она поняла, женщиной какого типа была Мариэль. Ей сотни раз доводилось иметь с такими дело. Женщина улыбалась, чтобы девушке стало не по себе, это и так было ясно. Мариэль наслаждалась мучениями. Любила наблюдать за болью и навлекать ее, а также находиться в компании тех, кто разделял ее увлечение.

Садистка.

Тем не менее шахид Аалея обращалась к женщине чуть ли не с благоговением, ее взгляд был почтительно опущен. Мия полагала, что у этого есть причина. Если Мариэль поддерживала ее внешний вид, то вполне логично, что шахид масок хотела оставаться у ткачихи на хорошем счету. Даже если все будет заляпано чертовой слюной.

– Ну же, проходите, присаживайтесь.

Мариэль, скривившись, встала из-за стола и показала на знакомую плиту из черного камня. Кожаные ремешки и блестящая пряжка. Вспомнив свое пробуждение здесь, боль, неуверенность и головокружение, Мия ощутила кислый привкус во рту.

– Тебе надобно оголиться, маленький даркин, – прошепелявила Мариэль.

– Зачем?

Аалея ласково коснулась ее щеки.

– Доверься мне, милая.

Мия уставилась на ткачиху. Мистер Добряк свернулся в тени под ней, упиваясь страхом так быстро, как мог. Не проронив ни слова, Мия вытащила руку из повязки и стянула рубашку через голову. Затем сняла ботинки и бриджи – и легла голым телом на плиту. Камень холодил обнаженную кожу, покрывшуюся мурашками.

Мариэль произнесла какое-то слово, и над головой Мии вспыхнуло несколько аркимических сфер. Она прищурилась, ослепленная их сиянием. Над ней нависали два смутных силуэта, размытые светом. Голос Аалеи был теплым и сладким, как сахарная вода.

– Нам придется связать тебя, дорогая.

Мия стиснула зубы. Кивнула. Напомнила себе, что так тут положено. Что она сама на это подписалась. Девушка ощутила, как ремни стягивают ее руки и ноги, скривилась от боли, когда кожа впилась в больной локоть. Шею надежно зафиксировали с двух сторон кожаными подушечками. Она не могла повернуть голову.

– Что думаете? – прошепелявила Мариэль. – Дивно тонкие кости. Редкую красотку могла б я воссоздать.

– Думаю, пока хватит и легкого вмешательства. Лучше не погружаться глубоко слишком быстро.

– Она яко грудь растеряла.

– Делайте все, что в ваших силах, великая ткачиха. Уверена, результат будет виртуозным, как всегда.

– Как изволите.

Мия услышала хруст костяшек. Хлюпкий вдох. Часто заморгала, чтобы привыкнуть к яркому свету, в котором плавали силуэты. Ее сердце колотилось, Мистер Добряк не успевал поглощать нарастающий ужас. Беспомощная. Связанная. Прижатая к камню, как шмат мяса к мясницкой дощечке.

«Ты боролась, чтобы попасть сюда, – сказала себе Мия. – Каждую неночь и перемену на протяжении шести лет. Шести гребаных лет. Подумай о Скаеве. Дуомо. Реме. Мертвые у твоих ног. Каждый твой шаг – это шаг по направлению к ним. Каждая капля пота. Каждая капля кр…»

Ласковые руки погладили ее по лбу. Аалея зашептала на ухо:

– Будет больно, дорогая. Но не теряй веру. Ткачиха знает свою работу.

– Больно? – выпалила Мия. – Вы ничего не говорили о…

Боль. Изысканная, испепеляющая боль. Над ней затанцевали уродливые руки, пальцы двигались так, будто ткачиха играла симфонию на струнах из ее плоти. Мия чувствовала, как ее лицо подергивается волнами, кожа стекает, будто воск горящей свечи. Девушка сцепила зубы, подавила крик. Слезы застилали глаза. Сердце выпрыгивало из груди. Мистер Добряк набухал и колыхался, тени в комнате содрогались. Когда боль запылала сильнее, со стен попадали маски, и где-то в этой обжигающей, царапающей черноте кто-то взял ее за руку и крепко сжал, обещая, что все будет хорошо.

– …Держись за меня, Мия…

Но боль…

– …Держись, я с тобой…

О Дочери, как же больно…

Это длилось целую вечность. Боль ослабевала лишь для того, чтобы она могла отдышаться, страшась момента, когда все начнется заново. Ни разу за все эти бесконечные минуты Мариэль к ней не прикоснулась, и все же Мия чувствовала руки женщины повсюду. Они раздвигали ее кожу, выворачивали плоть. По тающим щекам бежали слезы. И когда руки Мариэль опустились ниже, к груди и животу Мии, она не выдержала. Крик проскользнул сквозь зубы и поднялся выше, выше к горящей тьме над ее головой, затягивая в милостивую черноту, где она ничего не чувствовала. Ничего не знала. И была ничем.

– …Я не отпущу тебя…

Совсем ничем.

Она не стала красавицей.

После, сидя в своей комнате, Мия поняла, что ткачиха не сделала ей такого подарка. Она не стала ожившей статуей, как Аалея. Не стала той, ради кого генерал собрал бы армию, герой одолел бы бога или демона, а страна объявила бы войну. Но, глядя на себя в зеркало на комоде, Мия была зачарована. Проводила пальцами по щекам, носу и губам. Ее руки до сих пор дрожали.

Мистер Добряк сыто наблюдал за ней с подушек после щедрого пира из ее страха. Мия очнулась в своей кровати и обнаружила его рядом, уставившегося своими не-глазами. Шахида Аалеи нигде не было, хотя Мия по-прежнему слышала аромат ее духов.

Усевшись перед зеркалом, она ожидала увидеть в нем незнакомку. Но, всматриваясь в свое лицо на поверхности полированного серебра, она поняла, что все равно осталась собой. Темные глаза, лицо в форме сердечка, губки бантиком, все при ней. Но каким-то образом Мия стала… симпатичной. Не настолько, чтобы это граничило с красотой. Обыкновенная миловидность, которая встречается сплошь и рядом. Та, которую можно заметить, проходя мимо, и тут же забыть.

Казалось, будто пазлу ее лица наконец вернули недостающий кусочек. Изменения были мелкими, но почему-то обеспечили существенную разницу. Губы стали более пухлыми. Нос выпрямлен. Кожа – нежная, как сливки. Синяки под глазами исчезли, а сами глаза стали будто бы немного больше. Кстати, об этом…

Мия заглянула в вырез одежды и уставилась на место, где раньше не было груди.

– Дочери, – пробормотала она. – Это что-то новенькое…

– …Надеюсь, ты заметила, как я вежливо воздержался от замечаний…

Мия покосилась на не-кота, расположившегося на зеркальной раме над ней.

– Твоя сдержанность заслуживает восхищения.

– …На самом деле я просто не придумал ничего остроумного…

– Слава Пасти за эту небольшую милость.

– …Или за ощутимо увеличенную. В твоем случае…

Мия закатила глаза.

– …Мы оба знали, что это долго не продлится…