чувствуют, что несут ответственность за все сразу: они заботятся о своих партнершах, поддерживают быт, присматривают за старшими детьми… Им приходится быть сильными».)

Неестественное разделение матери и ее ребенка затрагивает всех. Мою сильную, способную многое выдержать подругу Еву выписали из больницы на следующий день после рождения ее близнецов (Эмбер умерла при родах, а Ной попал в реанимацию). Для нее невозможность быть со своим ребенком показалась «варварством».

Одно из воспоминаний врезалось Еве в память: ей было сложно оставлять своего малыша под присмотром медсестры, с которой она не чувствовала себя комфортно.

Как-то вечером, когда Ева держала Ноя на руках, медсестра пробормотала: «Слишком уж тихо сегодня. Чувствую, что-то нехорошее будет». Она уложила Ноя обратно в кроватку, и Ева заметила, как та потянула мальчика за руку, должно быть, сделав больно. Ева не смогла оставить сына наедине с этой медсестрой и всю ночь просидела на стуле рядом.

Еще в 1890-х годах врачи знали, что изолировать матерей от больных детей – плохая затея. В конце того же века во Франции, когда появились первые инкубаторы, дальновидный неонатолог Пьер Буден заметил: «Разлученные со своими детьми вскоре потеряли к ним всякий интерес, так как не могли покормить их или понянчить. Лучшим решением будет помещать младенцев в инкубатор рядом с матерями».

«Нельзя недооценивать то, как женщины присматривают за своими детьми… Если медсестра может проявить халатность, то мать никогда не проглядит, что инкубатор не согревает ребенка в достаточной мере».

Также он писал о матерях, которые не могли кормить детей грудью: «Я с грустью наблюдал за тем, как такие женщины все реже и реже приходили к своему ребенку, постепенно теряя к нему интерес» (2). Когда этим матерям сообщали, что ребенок пошел на поправку и его можно забрать, они не отвечали, поэтому Будену приходилось передавать детей в приюты. Позже, в середине XX века, когда в больнице Филадельфии открылось отделение реанимации и интенсивной терапии новорожденных, медсестры порой предлагали усыновить ребенка (3). Буден подсчитал матерей, оставлявших своих детей в больнице. Получилось 28 % от общего числа пациенток, что, по его словам, было ужасно грустно. Именно по этой причине он настоял на том, чтобы в отделении новорожденных матерям позволяли кормить своих детей (4).

Сегодня любой разумный неонатолог согласен с тем, что женщины должны иметь возможность ночевать рядом со своими детьми, если захотят, и оставаться с ними столько, сколько потребуется, даже если дети серьезно больны. К тому же, они должны удобно спать, а не дремать на стуле у инкубатора. Но даже в современных отделениях почти ни у кого нет подобной привилегии, и в этом нет вины врачей или медсестер. У Национальной службы здравоохранения Великобритании, к сожалению, не хватает денег, чтобы отстроить современное отделение, в котором на ночь сможет оставаться много женщин разом.

Еще один травмирующий опыт для матерей – это сцеживание. Когда появились первые больницы, в которых заботились о новорожденных, на работу стали принимать кормилиц. Они жили в общежитиях при отделении. В конце XIX века во Франции, как писал Пьер Буден, кормилицам «лучше было иметь собственных детей, потому как, если бы они кормили только недоношенных, часть которых не могла глотать, молоко бы попросту ушло» (5). В октябре 1895 года, по словам неонатолога, должность упразднили. В родильном доме Будена работало 14 кормилиц на 50 «хиляков». Учитывая, что у каждой были собственные дети и около пяти недоношенных из отделения, такая женщина кормила раз по 40 за день (6).

В 1920-х годах в больницах все еще были кормилицы, но в Чикаго неонатолог Джулиус Хесс посоветовал матерям недоношенных детей сцеживать молоко вручную или вакуумными молокоотсосами. Изобретательный врач придумал ручной аппарат, который позволял женщинам сцеживать молоко сразу в бутылочку. Емкость закрывалась заглушкой, чтобы внутрь не попадали микробы (7). Вскоре после этого были созданы электрические молокоотсосы. Быстро появились хранилища донорского молока, поэтому матери, у которых был излишек, могли пожертвовать ненужное в больницы. В 1940-е годы в Бирмингеме женщины, приносившие в хранилища молоко, получали два пенса за унцию (8). До сих пор донорство молока помогает самым слабым малышам, у матерей которых не хватает своего. В отделении новорожденных матери постоянно занимаются сцеживанием, но этот процесс не так прост, как кажется.

Став матерью на 23-ей неделе, Ева, обычно способная на все, чувствовала, что терпит неудачу: с молоком были большие проблемы.

– Все женщины сидели с бутылочками, а я – со шприцем. Было хорошо, если за день мне удавалось сцедить два миллилитра.

Даже если у вас нет физических проблем и молоко прибывает хорошо, непросто выдерживать периоды разлуки с ребенком. Одно дело – когда ребенок здоров. А когда он настолько крошечный, что ты едва к нему притрагиваешься, и находится за километры от тебя, странно заводить будильник на 2:00, чтобы ночью сцедить молоко.

Когда Джоэлу было всего несколько дней, медсестра, ухаживавшая за ним, отвела меня в маленькую комнату для сцеживания и показала, что нужно делать. Молока оказалось ужасно мало. Вскоре его потребовалось больше, и больница одолжила мне промышленный молокоотсос для домашнего пользования. Я в точности следовала инструкции, но проблема заключалась в другом: мне не хватало молока. Медсестры советовали смотреть на фотографию ребенка во время сцеживания, но меня это только расстраивало, напоминая о том, что я могу «накормить» сына только прикосновением к изображению.

Многие женщины испытывают давление, потому что кормление грудью или сцеживание молока считаются признаками «хорошей матери». У женщин случается сильный недосып и стресс. Но когда ваш ребенок болен, все еще сложнее.

Необходима сверхчеловеческая выносливость, чтобы сцеживаться от шести до восьми раз в день, согласно рекомендациям, а также присматривать за ребенком в отделении новорожденных несколько месяцев подряд. Мои сцеживания длились по часу, иногда дольше, потому что требовалось именно столько времени, чтобы получить 30 или 40 миллилитров молока.

Я ставила будильник и просыпалась через пару часов после того, как ложилась спать; в течение часа среди ночи я сцеживала молоко и смотрела телевизор, затем мыла и стерилизовала молокоотсос. В больнице я час за часом проводила в комнате, где другие матери общались, тоже сцеживали молоко и плакали. И все же я чувствовала, как у меня опускаются руки.

Не все мои чувства были приятными. Однажды в комнату для сцеживания вошла женщина, которую я никогда раньше не встречала. Она была в больнице на рядовом осмотре и зашла покормить грудью настоящего ребенка. Как странно. Все, присутствовавшие там, сцеживали