– Нет! – сказала она с торжеством в голосе.

– Хочешь, я ему сообщу?

– Ну уж нет. Я вечно веду себя правильно. Всегда делаю то, что хочет он. Взяла его дурацкую фамилию, переехала в дурацкий Суррей, езжу в отпуск по системе «все включено» с его дурацкими друзьями и их дурацкими женами и детьми. Пускай хоть раз ОН сделает то, чего ХОЧУ Я. А Я ХОЧУ заставить его переживать, что я УМРУ. Вот чего я хочу! Это мое новое хобби! – Кэтрин маниакально захихикала. – Раньше были уроки спиннинга, а теперь пусть мой муж беспокоится, что я УМРУ.

– Кэтрин… – начала я и остановилась. Рядом с ней невозможно было захмелеть. Ее слова отрезвили меня и вселили тревогу.

– Господи, Нина, только послушай! – Под ногами у нас эхом отдавалась басовая партия из «The Edge of Heaven». – ТВОЯ ПЕСНЯ!

Не успела я возразить, как она дернула меня за руку и потащила вниз по лестнице на танцпол.

Я и забыла, как ужасно танцует Кэтрин. Подобная черта особенно умиляла меня в красивых и элегантных женщинах. По правде говоря, эта единственная неловкость, необъяснимая физическая аномалия, возможно, привлекала в ней больше всего. Кэтрин совершенно не обладала чувством ритма, она двигалась с диким, судорожным самозабвением. Ее корпус был неподвижен и скован, в то время как длинные неуклюжие конечности крутились во все стороны, будто вареные спагетти в дуршлаге. Она прикусила нижнюю губу и открывала рот только затем, чтобы спеть невпопад.

– ЕСЛИ ЧЕСТНО, ЭТО НЕ МОЯ ПЕСНЯ! – прокричала я под грохот музыки, пока мы танцевали.

– ЧТО? – крикнула она в ответ.

– ЭТО НЕ МОЯ ПЕСНЯ.

– ДА. ОНА ЗАНИМАЛА ПЕРВУЮ СТРОЧКУ, КОГДА ТЫ РОДИЛАСЬ.

– НЕТ. – От крика у меня пересохло в горле. – МАМА ОБМАНЫВАЛА. НОМЕРОМ ОДИН В ТОТ ДЕНЬ БЫЛА «LADY IN RED» КРИСА ДЕ БУРГА.

Кэтрин вдруг замерла, на ее лице отразился ужас.

– Черт, – сказала она, прикрывая рот рукой.

– ТОЧНО, – продолжала я. – Я И САМА НЕ ПОВЕРИЛА.

– КАЖЕТСЯ, МЕНЯ СЕЙЧАС СТОШНИТ.

Я схватила ее за руку и быстро потащила с танцпола. Мы бросились наверх, Кэтрин прижала ладонь ко рту, сдерживая позывы. Едва мы оказались снаружи на прохладном ночном воздухе, она согнулась, и ее вырвало. Я подняла ее волосы, она уцепилась за мою руку. Мы стояли возле длинной очереди людей, ожидающих у входа в «Таверну». Все они смеялись или морщились.

– Эй, – окликнул вышибала.

Я подняла на него взгляд.

– Простите. Молодая мать. Первая вечеринка после декрета.

Я осторожно повела Кэтрин за угол здания, на пустынную улицу.

– Я люблю тебя, Нина, – пробормотала она между рвотными позывами.

– Знаю.

– Нет, правда люблю.

Мы молча сидели на тротуаре, пока тошнота не отступила, сменившись икотой. Я заказала нам такси обратно домой.

Дома пришлось помочь Кэтрин взойти по лестнице – сама она придерживалась за стену, чтобы не упасть.

– Чего тебе хочется? – спросила я.

– Воды.

– Хорошо, сейчас налью в стакан.

– Нет, – запротестовала она, – на теле! С головы до пят!

Я и забыла, насколько тяготеют к мелодраме люди на крайней стадии опьянения.

Кэтрин легла на пол в ванной, и я ее раздела. Она беспорядочно металась под ярким светом потолочных ламп, теряя остатки достоинства. Затащив ее в ванну, где она распласталась в полузабытьи, я взяла душевую насадку и рукой попробовала температуру воды. Когда та достаточно прогрелась, я направила струи на тело Кэтрин, водя насадкой от головы к пальцам ног. Не открывая глаз, Кэтрин довольно улыбнулась – с зачесанными назад темными влажными волосами она походила на детеныша выдры. После рождения детей я впервые видела подругу обнаженной и отметила изменения, ранее скрытые под одеждой. Ее бедра чудесным образом раздались, словно набухшая в воде губка. Живот, прежде такой подтянутый и упругий, округлился и слегка обвис. Соски стали ярче и больше, груди теперь лежали на грудной клетке, тогда как раньше не касались ребер. Я ощутила укол вины. Тело Кэтрин произвело на свет две жизни и хранило следы этого. Возможно, мне никогда не понять изменений, через которые она прошла.

Я дала ей хлопчатобумажные пижамные шорты и кружку черного кофе. Кэтрин залезла на кровать и привалилась спиной к изголовью. Душ и кофеин ее взбодрили.

– Ты в порядке? – спросила я, усаживаясь рядом на одеяло.

– Не знаю, – ответила она. – Кажется, нет.

– Давай поговорим. Можешь рассказать мне все.

Она поставила кружку на тумбочку.

– Я до того устала, что у меня буквально едет крыша. Я не помню, что происходило наяву, а что во сне, из памяти выпадают отдельные фрагменты разговоров. Кажется, после рождения Фредди я плохо справляюсь с Оливией. Она ужасно переживает. Я беспокоюсь, что ей не хватает моей заботы и любви.

– Конечно, переживает, она ведь еще кроха. Все малыши ревнуют, когда появляется новый ребенок.

– Я плохая мать, Нина, – сказала Кэтрин с остекленевшим взглядом. – Я не справляюсь со своими обязанностями.

Слезы покатились по ее щекам, лицо пошло розовыми пятнами, как всегда, когда она плакала.

– Нет, это не так. Я прекрасно знаю, какая ты мать. Ты можешь лгать себе, только меня ты не обманешь.

– На днях я психанула, заперла Оливию в доме, а сама вышла на улицу и просидела на обочине пятнадцать минут. Когда вернулась, то обнаружила ее в ванной: она пила из подставки для туалетного ершика, как из стакана. – При мысли об этом зрелище я едва не расхохоталась, но вовремя себя одернула. – Еще повезло. Могло случиться что угодно.

– Не переживай, она ведь не пострадала.

– А на прошлой неделе, когда я заваривала чай и оставила ее без внимания, она пошла и стукнула Фредди, который спал в своей корзине.

– И что ты сделала?

– То, что поклялась никогда не делать. Я схватила ее и хорошенько встряхнула. Я была вне себя.

– Естественно.

– Нет, я ведь взрослая и должна включать голову, а не выходить из себя, как маленькая. – Кэтрин подняла глаза к потолку, и из них вновь полились слезы. – Теперь я только мать, и все. Я оторвана от мира и никому не интересна. Моя жизнь состоит из кормления, пеленания и сна. Если я и с этим не справляюсь, то больше ни на что не гожусь.

– Кэтрин, слушай. Я люблю твою дочь и сделаю для нее что угодно. Но, честно говоря, Оливия ведет себя как засранка. – Кэтрин издала пронзительный смешок. – Сама по себе она прелесть. Только сейчас поступает как засранка. Любой на твоем месте взбесился бы.

– И правда, – сказала Кэтрин, вытирая лицо. – Моя дочь ведет себя как засранка.

– Вот видишь.

– Моя дочь ведет себя как настоящая и полная засранка.

– Точно.

Она взяла кружку с кофе и склонила лицо над теплым паром.

– Ты не должна бояться говорить со мной, Кэтрин. Брось уже эти стэпфордские замашки, от них никакой пользы. Меня они дико раздражают, а ты замыкаешься в одиночестве.

– Пожалуй, ты права.

– Если мы будем притворяться друг перед другом, как притворяемся перед остальными, то какой смысл вообще дружить.

– Согласна. Прости. Я была высокомерной стервой.

– Да, немного.

– И отдалилась от тебя.

– Есть такое.

– Как ты, нормально? – спросила она.

Я забралась под одеяло и повернулась к ней, чтобы мы могли болтать в темноте, совсем как во время наших детских ночевок.

– Все наладится, – сказала я. – Мы с мамой вроде бы преодолели черную полосу, и я надеюсь, что теперь все станет проще. Думаю, на этот раз Макс исчез из моей жизни навсегда. Наверное, роковая любовь была мне необходима, чтобы отвлечься от настоящей трагедии.

– Какой?

– Прощания с папой.

Кэтрин взяла меня за руку.

– Думаешь, ты по-настоящему любила Макса?

– Да, по-настоящему, – ответила я. – Не знаю, любил ли он. Может, считал, что любит… Он как будто меня выдумал. Ему было хорошо со мной, только он не мог разглядеть меня настоящую. Не знаю, считается ли это любовью, если мое чувство было искренним, а его – воображаемым…

– Но…

Она умолкла.

– Говори, – попросила я.

– Ну, всякий раз, когда ты описываешь его, складывается впечатление, будто он тоже слегка надуманный. С твоих слов он такой крутой и интересный, а по сути – бесчувственный и одержимый собой.

– Да, – сказала я. –