Я поднял руку, чтобы помахать девушке, и тут Луис вышел обратно и заметил меня.

Больше не озираясь, я нырнул в кусты и помчался прочь что было мочи.

С дороги, ведущей на Ялапу, мне следовало поскорее убраться, ведь с прибытием казначейского флота и нового архиепископа она, несомненно, стала самой оживлённой дорогой Новой Испании. Правда, если перефразировать известную в Европе пословицу о Риме, у нас все дороги, а не только эта в конечном счёте вели в великий город Мехико, лежавший в самом сердце долины Мешико. Я слышал много рассказов о чудесах этого островного города, который ацтеки называли Теночтитланом, но сунуться туда не решался. Хотя Мехико был во много раз больше Веракруса и, казалось бы, шансы затеряться там были выше, но в столице, где находились двор вице-короля и различные правительственные учреждения, имели дома, а то и настоящие дворцы все значительные персоны Новой Испании. А это существенно повышало вероятность встречи со злобной доньей и её подручным.

Если этот Луис, мальчишка с чёрным сердцем, заподозрил во мне пресловутого lépero — убийцу или если Елена по глупости в момент откровенности сболтнула жениху о том, что я прятался в карете, за мной уже, возможно, снарядили погоню. Однако сейчас я мог лишь укорить шаг, поспешая дальше: свернуть с дороги, пока я не доберусь до одной из отходивших от неё троп, которые, петляя у подножий холмов, вели к окрестным поселениям, было нельзя. Соваться прямо в лес, совершенно не зная местности, не имело смысла, я бы там просто заблудился.

Разумеется, в тот момент над всеми моими чувствами преобладал страх — страх перед возможной поимкой, пытками и смертью. Но даже тогда, будучи перепуганным пятнадцатилетним мальчишкой, я переживал из-за того, что если сейчас умру, то зло останется безнаказанным. Я понимал, что жизнь сурова. Что для бедных, индейцев и полукровок справедливости просто не существует. Несправедливость — это неотъемлемая часть жизни, причём всякое злодеяние порождает новые: это как круги, расходящиеся по воде от брошенного камня. Но стоявшая перед моими глазами картина — Рамон, вонзающий кинжал в живот бедного клирика и поворачивающий клинок в ране, — даже сейчас, по прошествии стольких лет, приводит меня в ярость. А ведь тогда это воспоминание было совсем свежим. Моему юношескому сознанию представлялось, что если я погибну, не отомстив за своего учителя, то не обрету покоя даже в могиле.

Но обратиться за помощью мне было не к кому. Алькальд ни за что не поверит метису, выдвигающему обвинение против испанца, и, даже если кто-нибудь и проявит ко мне сочувствие, на правосудие всё равно рассчитывать нечего. Ибо суд в Новой Испании вершит не Фемида, греческая богиня правосудия, которая, если помните, предварительно тщательно взвешивала всё на своих весах. В колониях правосудием заправляла mordida, её величество взятка. Алькальды, судьи, альгвасилы и тюремщики — все покупали свои должности у короля и обязаны были собирать взятки, именуемые mordida, «кусочки», чтобы вернуть затраты и извлечь выгоду из занимаемого положения. Я же не мог предложить судьям не только кусочек, но даже крошку.

Стук копыт заставил меня нырнуть в придорожные кусты. Мимо проехали четверо всадников, все незнакомые. С равным успехом то могли быть как пастухи, возвращающиеся в Веракрус с ярмарки, так и охотники за беглым попрошайкой, за голову которого обещано сто песо. Сто песо — это же целое состояние! Те же vaquero, конные пастухи, не получали таких денег и за год работы.

Когда на дороге вновь воцарилась тишина, я вышел обратно и заторопился дальше.

Во всей обширной Новой Испании я толком знал лишь местность, прилегавшую к Веракрусу и Ялапе. Моя родная деревня находилась в северной части долины Мешико, но о тех краях у меня сохранилось лишь смутное воспоминание о кучке хижин. Отец Антонио рассказывал мне, что большая часть Новой Испании, от Гвадалахары до дальней оконечности полуострова Юкатан, — это либо джунгли, либо горы, либо глубокие долины.

На всём этом пространстве более или менее крупные города попадались крайне редко, в основном же поселения состояли из индейских деревушек, приписанных или не приписанных к каким-нибудь гасиендам. Как-то раз, показывая мне карту Новой Испании, отец Антонио заметил, что, хотя вся эта земля находится под властью испанской короны, испанцы составляют большинство лишь в нескольких городах и ближних к ним усадьбах, тогда как обитатели сотен индейских деревень если когда и видели испанца, то только священника — приходы повсюду просто огромные. Характер же местности, во всех направлениях, пока не доберёшься до суровых северных пустынь, таков, что прокладывать там дороги трудно и накладно, поэтому люди до сих пор обходятся пешеходными и вьючными тропами.

По мнению отца Антонио, именно это и было одной из причин, по которым у ацтеков так и не появилось колёсного транспорта, столь распространённого в Европе да и в других частях света. Что такое колесо, индейцы знали, у них даже имелись детские игрушки на колёсиках, но сложный характер рельефа и отсутствие тягловых животных (и лошади, и быки, и ослы, и мулы были завезены в Новый Свет испанцами) делали изготовление повозок бессмысленным. А поскольку не имелось повозок, то нигде, кроме городов, не требовалось и широких, ровных дорог. На своих двоих человек пройдёт по любой тропке, а у ацтеков тягловой силой были только рабы да они сами.

Спустя час пути я увидел индейцев, которые сворачивали с главной дороги на маленькую тропку, обозначенную столбом с надписью «Хуатуско». Название мне слышать случалось, но я даже не помнил, деревня это или город, не знал, далеко ли дотуда, и уж точно не ведал, что буду там делать, если туда доберусь. По пути на ярмарку я, помнится, уже видел этот указатель и даже спросил отца Антонио, чем это место, Хуатуско, славно, но он ничего не знал и лишь предположил, что это индейская деревня.

— Между Веракрусом и долиной Мешико существует великое множество отходящих от дороги троп, и по большей части они ведут именно к индейским деревенькам.

Вот по такой, пригодной только для пешехода или вьючного животного тропке я и тащился, одолеваемый страхом и сомнениями. Не напала ли на мой след погоня? Если даже и нет, то чем я буду кормиться, не имея денег? Невозможно выпрашивать еду у людей, которые настолько бедны, что горстка маиса и бобов для них — настоящая трапеза. Как долго мне удастся воровать, пока я не получу копьё в спину? Уход в местность, населённую индейцами, пугал меня ещё больше, нежели необходимость скрываться в большом городе. Как я говорил доброму клирику, в джунглях я сам стану едой. Но в больших городах для меня места не было, так что с главной дороги мне пришлось сойти.

Конечно, возраст вполне позволял мне зарабатывать на жизнь, только вот никаких полезных навыков у меня не было, и неумеха вроде меня годился лишь для самого простого труда. Вряд ли индейцем требуются подёнщики-неумехи, их и самих-то используют как тягловую скотину. Ну а о работе на испанца и думать нечего. Как ни велика Новая Испания, но испанцев, по сравнению с индейцами, здесь очень мало, и весть о метисе, убившем двоих из них, быстро облетит всех. Так что от испанцев мне лучше держаться подальше.