– О' кей, в таком случае выпьем чаю. Никогда бы не подумал, что вы на это решитесь, – сказал он, когда они уселись за столик. Она пожала плечами:

– Мне захотелось что-нибудь изменить.

Это был самый решительный поступок за всю ее жизнь, позволивший чудесным образом отодвинуть все другие проблемы на задний план. Длинные волосы она носила с семилетнего возраста, а поэтому, когда первые медно-золотистые пряди упали на пол, она чуть не заплакала.

Однако потом, когда мучительная процедура закончилась, она почувствовала себя так, словно заново родилась. Казалось, короткая, элегантная стрижка обрамляет лицо другого человека. Человека собранного, повзрослевшего и полностью контролирующего свои поступки. Возможно, почувствовать себя наконец взрослым человеком в возрасте двадцати девяти лет было несколько поздновато, но именно так она себя почувствовала.

Он долго не сводил с нее глаз.

– Вам идет.

– Спасибо. Дайте нам, пожалуйста, два чая, – сказала Клодия, обращаясь к подошедшему официанту.

– Сию минуту, мадам.

Поразительно, какое самообладание и холодная сдержанность появляются, у человека с короткой стрижкой, даже если всего в трех футах от него сидит мужчина категории IV. Ты в состоянии сидеть, полностью владея собой, не суетясь и не закидывая без конца назад падающую на глаза челку.

– Как прошла ваша поездка?

– Отлично. Как вела себя Аннушка?

– Очень хорошо. Весьма прилежно занималась, но после полудня часика на два приходила в бассейн. – Она не добавила, что Аннушка примерно в 2.30 чуть не довела ее до инфаркта. Зачем ему знать об этом?

Когда принесли чай, она с полным самообладанием разлила его в чашки. Допивая вторую чашку, он взглянул на часы.

– Я хотел покататься на водных лыжах, пока не стемнело. Вы, наверное, не захотите присоединиться ко мне? Это могло бы испортить вашу прическу…

– Именно для этого, я и сделала короткую стрижку. Чтобы было легче справляться с волосами. Так что, если желаете, я к вам присоединюсь.

Они вошли в лифт, и пока не вышли на третьем этаже, она была, образцом самообладания, даже несмотря на то что он не отрывал от нее взгляда. Она все еще абсолютно владела собой, пока, они, шли по коридору.

Перед дверью Аннушкиной комнаты они задержались.

– Она предупредила, что хочет вздремнуть, – сказала Клодия, заметив на двери табличку с надписью: ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ. – Вчера вечером она засиделась допоздна, заканчивая задание по математике.

– В таком случае я зайду к ней позднее. Я быстро приму душ и через десять минут постучу к вам в дверь.

– Отлично, – сдержанно сказала она.

Клодия надела изумрудно-зеленого цвета бикини, которые здесь еще ни разу не надевала, потому что для него требовался загар. Теперь она загорела, и, хотя загар всего лишь позолотил кожу, этого было достаточно. Надев поверх бикини такого же цвета парео, она застегнула его под мышками.

Он постучал в дверь примерно через пятнадцать минут. На нем были синие шорты и белая рубашка «поло», волосы были влажны после душа.

– Придется сегодня отказаться от водных лыж, – сказал он, появляясь в проеме раскрытой двери, и кивком указал на окно: – Взгляните на море.

Она подошла к окну.

– Поднялся ветер, – сказал он, засовывая руки в карманы. – На море зыбь.

Он прав. Широкие кроны пальм танцевали под порывами ветра, купальщики вереницей потянулись от бассейна, а на поверхности моря появились неприветливые белые барашки.

– Жаль, – сказала она.

– Такое иногда случается. Откуда ни возьмись неожиданно налетает горячий ветер и в мгновение ока взбаламучивает гладкую как стекло поверхность моря.

– Так просто?

– Так просто.

И так же просто донесшаяся до нее теплая волна аромата чистого белья и лосьона только что побрившегося мужчины категории IV в мгновение ока растопила, словно леденец на солнце, ее холодную сдержанность. А уж когда он взглянул на нее сверху вниз и она ощутила воздействие морской синевы его глаз…

– Мы могли бы заняться чем-нибудь другим.

– Например? – дрожащим голосом спросила она.

– Прогуляться по берегу в ветреную погоду? Или сыграть в карты?

– Я захватила с собой дорожный «скраббл»,[2] – сказала она, моля Бога, чтобы он не заметил, как дрожит у нее голос. – Я очень азартно играю в «скраббл» и обычно больше всех набираю очков за трехсложные слова.

Убийственная полуулыбка тронула его губы.

– Уверен, что вы жульничаете напропалую.

– Нет! Только разве в том случае, если мой противник начинает жульничать первым. Я играю по правилам.

– По общепринятым правилам? Или по вашим собственным?

– По общепринятым. Я не придумываю собственных правил.

– Может быть, для игры в «скраббл» и не придумываете. – Улыбка неожиданно исчезла, сменившись чем-то другим. Чем-то еще более убийственным, чем улыбка. – Но насчет других маленьких игр я в этом вполне уверен.

Его слова отозвались где-то внутри щемящим трепетом.

– Мы иногда придумываем свои правила, когда играем в «скраббл», – дрожащим голосом сказала она. – Например, для вариантов грубых слов. Можно использовать иностранные ругательства, но только если они действительно непечатные, так что такие словечки, как merde,[3] не считаются. Правда, приходится подтверждать их существование по словарю, а это не всегда получается, потому что если это, например, греческое смачное ругательство, мы обычно…

– Клодия…

От хрипотцы, появившейся в его голосе, у нее подогнулись колени.

– Да?

– Вы слишком много говорите.

И когда он положил руки на ее теплые оголенные плечи и прижал к себе, а его губы овладели ее губами, оставалось соблюсти единственное правило: прежде чем начинать игру, следует запереть дверь.

Все было не так, как прежде. Не было мучительных прикосновений, а была лишь неистовая нежность, как будто ожидание придало остроту и накал его желанию. И не только его желанию.

Когда наконец оба они остановились, чтобы перевести дыхание, от его голоса, такого теплого, такого интимного, у нее затрепетало сердце – и не только сердце, но и «орган вожделения» тоже.

– Вы хоть немного понимаете, что делаете со мной? – спросил он.

Удивляясь тому, что еще способна говорить, Клодия с трудом произнесла: