Я беру лист, логинюсь в систему, ввожу информацию и нажимаю на «Enter». Компьютер тужится, словно мой запрос слишком сложен для него, мигает и выдает данные. Я кликаю дальше и открываю отчет. Замерев, как истукан, начинаю читать.

Три года назад, ноябрьским вечером, вскоре после смерти папы, маму нашли в нетрезвом состоянии на горе Урмберг. Полицейские написали в рапорте, что она была в «сильной депрессии после смерти мужа» и что они отвезли ее в Катринехольм на перевязку и осмотр у психиатра на предмет «склонности к суициду». Они также написали, что мама просила ни в коем случае не оповещать ближайшую родственницу Малин Брундин, поскольку та недавно поступила в полицейскую школу в Стокгольме и не должна «отвлекаться от учебы».

Слезы наворачиваются на глаза, внутри все сжимается.

Бедная мамочка.

Ей было так плохо. И все равно она не хотела меня беспокоить.

Это рвет мне сердце.

Я читаю дальше. Судя по всему, мама попросила вместо меня позвонить Маргарете. Оказалось, что у мамы трещина в лодыжке, ей наложили гипс, и Маргарета забрала ее домой.

Я вспоминаю.

Конечно, мама что-то упоминала о том, что Маргарета часто навещала ее во время моего первого семестра в полицейской школе.

Я тогда не обратила на это внимания, но теперь знаю причину.

В Урмберге люди помогают друг другу.

Наверно, Маргарета готовила маме еду. И драила дом так, что во всех комнатах пахло мылом, а стекла сверкали.

Так она обычно и делает. Так она делала после смерти Конни.

Но я предпочла бы, чтобы мама мне все рассказала. Я тоже могла бы ей помогать. И мы могли бы обсудить то, что случилось. Потому что теперь я не могу этого сделать, потому что мне запрещено раскрывать информацию, полученную в ходе работы в полиции. Это служебная тайна.

Я прячу лицо в ладонях и чувствую, как нарастает раздражение.

Мне не стоило возвращаться в Урмберг. Надо было оставаться в Катринехольме. Держаться подальше от Урмберга и быть милой с Максом. Тревожить прошлое было большой ошибкой.

Раздаются шаги, я выпрямляю спину и поправляю волосы.

Андреас входит в комнату и садится на свое место.

Следом входит Манфред. Щеки горят, спина прямая.

Он не замечает, в каком я состоянии, что к лучшему, потому что я не могу с ним такое обсуждать.

– Я говорил с руководителем бригады криминалистов, которые работают над нашим делом…

Манфред садится на стул, и тот скрипит под его тяжестью.

Он продолжает:

– Они изучили одежду Ханне, в которой ее нашли. Разумеется, обнаружили землю и растительные фрагменты, что неудивительно, она же блуждала по лесу целые сутки. Но они также сделали химический анализ и обнаружили следы таких веществ, как…

Манфред надевает очки, листает заметки, стряхивает крошки с губ большим и указательным пальцем и продолжает:

– …диоксид кремния, магнетит и уголь.

– Химия – не моя сильная сторона, – кривится Андреас.

Манфред вопросительно смотрит на меня поверх очков.

Я качаю головой:

– И не моя тоже, простите.

– Магнетит, или магнитный железняк, – это минерал черного цвета из класса оксидов, – поясняет Манфред. – Если я правильно помню, используется при производстве металла. Диоксид кремния – побочный продукт при производстве металла. А уголь… уголь – это уголь… твердое горючее вещество растительного происхождения…

Мы молчим. Тишину в комнате нарушает только шум обогревателя.

– Что за хрень, – комментирует Андреас.

– Завод, – говорю я. – Ханне была на сталелитейном заводе.

Утопая в снегу по колено, я тащу мопед вдоль стены красного кирпичного здания туда, где, как я знаю, есть дырка.

Протискиваюсь в нее и оказываюсь внутри. Тут темно и холодно. Глаза угадывают бетонные колонны и железную дорожку посреди цеха. Достаю из кармана согретый моим теплом мобильник. Просматриваю сообщения. Два от Мелинды. К нам прислали тетку из социальной службы, которая должна за нами присматривать, пока не вернется папа.

От том, как она застукала меня в женском платье и с накрашенным лицом, Мелинда не упоминает.

Я знаю, что рано или поздно мне придется поехать домой. Но пока я не в состоянии. Не хочу видеть, как ей за меня стыдно. Посылаю смс, что буду спать у друга.

Где я сегодня буду спать, я пока не знаю. Во всяком случае, к Саге я поехать не могу, так как она меня ненавидит.

В машинном цехе темно, за станками прячутся тени. Шаги гулко стучат по бетонному полу. Цепи, свисающие с потолка, позвякивают, как будто за них дергает невидимая рука.

Заброшенный завод был единственным местом, куда я мог поехать. Дома я показаться не мог.

Я иду к столу бригадира и сажусь на грязный матрас на полу. Зажигаю свечу, открываю рюкзак, достаю банку колы и дневник Ханне.