XVI век привнес много новых форм для объяснения химических превращений, а в новой физике их было еще больше. У Бэкона был свой взгляд на то, что такое форма. Он писал:

«Хотя в природе не существует ничего, кроме отдельных тел, совершающих чисто индивидуальные действия, согласно установленному закону, но в философии этот закон, его исследование, открытие и объяснение является основой как знания, так и действия. И этот закон со всеми его оговорками я имею в виду, когда говорю о Формах»»[149].

Не зная математических законов, Бэкон был вынужден ввести несколько громоздкий аппарат закона форм. Тем не менее все, что он имел в виду, вполне понятно и опровергает тезис, что он не стремился понять общие принципы природы. На самом деле Бэкон придавал большое значение открытию природных законов форм, результатом чего станет правда в рассуждениях и свобода в действиях[150].

Открытие форм означало изучение физических свойств материи. Такие вещи, как тепло, цвет, чернота и белизна, редкость и плотность, притягивание и отталкивание, являлись не случайным свойствами, а результатом подчинения материи определенным законам. Значительная часть второй книги Novum Organum посвящена взглядам на то, как исследуются и выводятся эти законы методом индукции. Там есть все: сбор фактов, классификация, сравнение, проверка, внесение исправлений, расчетные таблицы, подробнейшие примеры и многое другое, причем любое действие рассматривается в мельчайших деталях. Трудно поверить, что кто-то мог посчитать это единственно верным методом научных исследований. И тем не менее Бэкон получил результаты в точности такие же, как лучшие умы XVII века, пришедшие к своим выводам совершенно другим путем. Речь идет о следующем заключении: «Тепло есть движение, расширяющееся, ограниченное и действующее на мельчайшие частицы тел»[151]. Он даже предсказал, что будет обнаружено следующее: ряд других свойств – цвет, белизна, химическая активность и некоторые другие – также результат движения мелких частиц тел. Его язык непонятен, полон мистики, но Бэкон ясно сформулировал предпосылки того, что позднее будет практически повсеместно принято как научный принцип, получивший название механическая философия.

Природа достижения Бэкона в этом отношении с немалой степени «затуманена» утомительностью изложения. Он обсуждает использование форм только в труде, первоначально предназначенном для объяснения работы индуктивного метода, и раздел о формах был введен как пример этого метода. Он предупредил читателя, что в предлагаемом труде занимается логикой, а не философией. Стремясь не растекаться мыслью по древу, он всячески противился искушению отказаться от описания индукции ради закона форм. Он так и не объяснил, почему считает, что общий метод истолкования форм лежит в изучении материи и движения – хотя этот взгляд ученые следующего поколения, такие как Роберт Бойль, почерпнули именно от него.

Хотя философы и издатели XIX века часто считали доктрину форм Бэкона чуждой его философии только потому, что то, что они называли философией, сам Бэкон именовал логикой. По его мнению, рациональное экспериментальное исследование свойств тел было жизненно важным для развития новой натурфилософии. В этом он оказался пророком, поскольку механическая философия, происхождение физических свойств от структуры и движения материи, от размера формы и движения невидимых частичек, которые составляют видимые тела, стала одним из главных организационных принципов науки XVII века. Бэкон был одним из первых, открыто заявивших, что фундаментальная проблема натурфилософии – найти метод рационального объяснения «оккультных» свойств.

То же самое недвусмысленно, хотя и не так детально доказывал современник Бэкона Галилео Галилей. В своем знаменитом полемическом труде «Пробирных дел мастер» (Il Saggiatore, 1623) Галилей одновременно развивал ошибочную теорию природы комет и провел блестящий анализ своего собственного, весьма плодотворного научного метода. Как следствие необходимости подвергнуть критике взгляды его оппонента на природу тепла он провел грань между объективными и субъективными свойствами физических тел. Он писал:

«Но сначала я должен изложить некоторые соображения относительно того, что мы называем теплом, ибо я подозреваю, что люди обычно имеют об этом представление весьма далекое от истины. Они полагают, будто тепло – реальный атрибут материи, которая нас согревает. Представив себе какую-нибудь материю или телесную субстанцию, я тотчас же ощущаю настоятельную необходимость мыслить ее ограниченной, имеющей определенную форму, большой или маленькой в сравнении с другими вещами. Материя должна находиться в данном месте в то или иное время. Она может двигаться или пребывать в состоянии покоя, соприкасаться или не соприкасаться с другими телами, которых может быть одно, несколько или много. Отделить материю от этих условий мне не удается, как я ни напрягаю свое воображение. Должна ли она быть белой или красной, горькой или сладкой, шумной или тихой, издавать приятный или отвратительный запах? Мой разум без отвращения приемлет любую из этих возможностей. Не будь у нас органов чувств, наш разум или воображение сами по себе вряд ли пришли бы к таким качествам. По этой причине я думаю, что вкусы, запахи, цвета и другие качества не более чем имена, принадлежащие тому объекту, который является их носителем, и обитают они только в нашем сознании. Если бы вдруг не стало живых существ, то все эти качества исчезли бы и обратились в ничто».

Это удивительно понятная формулировка того, что позднее прославил Лок как разницу между первичными и вторичными свойствами. Первичные свойства – это отличительные черты тел, которые вызывают в нас ощущения, обычно приписываемые нами. Мы все, обычно в детстве, сталкивались со старой логической задачей: когда дерево падает в середине необитаемого леса, производит ли оно шум – ведь его никто не слышит. Галилей впервые дал исчерпывающий ответ. Подняв этот вопрос, он сделал вывод:

«Для возбуждения у нас ощущений вкуса, запаха и звука не думаю, что от внешних тел требуется что-нибудь еще, кроме размеров, форм, числа и медленных или быстрых движений. Я полагаю, что если бы уши, языки и носы вдруг исчезли, то форма, число и движение остались бы, но не запахи, вкусы или звуки. Я глубоко уверен, что без живого существа последние представляют собой не более чем имена».

Установив общий принцип, Галилей, как и Бэкон, обратился в качестве конкретного примера к теплу. Он желал продемонстрировать следующее: его оппонент заблуждается, думая, что тепло можно генерировать одним только трением. Следовательно, кометы не могут сиять только потому, что очень быстро проходят через атмосферу. Он не намеревался оспаривать то, что от трения тела нагреваются, а лишь хотел показать, что одного только трения недостаточно. Особенно Галилей хотел подчеркнуть, что нечто, быстро двигающееся в воздухе, не обязательно нагревается. Например, он привел рассказ о том, что вавилоняне варили яйца, вращая их в пращах. Сегодня такого результата никто не может добиться, значит, дело в чем-то другом, а не только во вращении. Галилей утверждал: