— Ши? — Моду побледнел. — Ты не перепутал?

Макс молча качнул головой.

— Неужели он нашел рецепт? Это невозможно. — Моду снова вернулся к бездвижному борзогону, приподнял веки, внимательно заглянул в закатившиеся глаза. — Есть такой рецепт, вроде, пришел от телем. Ши, смешанные с местными травами и колой и настоенные сорок дней, колдуны употребляли для того, чтобы летать.

— Что? — выдохнули одновременно Макс и Адам.

— Сам я ни разу не видел летающего человека, но ведь телем как-то добирались до своих пещер! — и Моду жестом показал на громадину утеса с темными норками разновеликих отверстий на самом верху. — Саиду! — вдруг крикнул он во весь голос.

Кузнец возник тут же, будто стоял за углом, ожидая, когда позовут.

Горячий и быстрый разговор, который тут же начался между двумя малийцами, не понял ни Барт, ни Адам — он шел на местном диалекте.

— Подождите меня на улице, — попросил Моду друзей. — При вас он ничего делать не станет.

Мужчины вышли. И Макса, в который раз за день, тяжелой душной волной накрыло предчувствие неминуемой беды. Снова поплыли перед глазами жуткие картины Сейв-Вэра: рыжие мертвые близнецы, распластанная в ярчайшей траве недвижная троица — съемочная группа в неправдоподобно ярких ветровках, он сам, прикованный к сучковатой коряге посреди ледяного озера… Смерть. Ее смрадное ледяное дыхание ощущалось даже сквозь серебряную паутину увядающего дождя…

Моду вышел из лачуги не скоро, и радости на его лице не было никакой.

— Пришел в себя на одну минуту, больше даже Саиду ничего сделать не смог. Сказал, что девчонки улетели.

— Куда? — не поверил Барт.

— Не знаю, — развел руками малиец. — Надо искать. Но боюсь, что…

Он не стал договаривать, да это, собственно, и не требовалось.

— Пойдем, — хмуро сказал Макс, — прочешем окрестности.

— Может, разделимся? — предложил Адам. — Быстрее будет.

— Нет, — отрезал Моду. — По одному здесь европейцам ходить нельзя. Сложно и опасно.

Из деревни выбрались довольно быстро и двинулись вдоль утеса по ровной скальной террасе. Примерно через километр дорога сузилась до тропинки, которая тут же стала причудливо вихляться между огрызками розовых камней, ныряя в мокрые зеленые овражки, чтобы тут же выскочить на кособокую вершину очередной скальной гряды.

Внизу неряшливым лоскутным одеялом простиралась догонская долина: синие, как излюбленные одежды малиек, неровные овалы озер, темно-зеленые пальмовые рощицы, серые клочки полей, нежно-салатные лужайки и разбросанные посреди этого разноцветья розово-серые островки скал. Дождь, наконец, закончился, выполаскивая с неба остатки яркой синьки, и оно теперь почти не отличалось по цвету от ленивого белого солнца, неохотно выползавшего из-за далеких зеленоватых гор.

Еще в начале пути Моду разделил обязанности: Макс тщательно оглядывает правую сторону, Адам — левую, сам же Моду следит за дорогой и смотрит строго по пути следования.

Увы, даже это пристальное наблюдение друзьям не помогло: никаких признаков присутствия француженок не обнаружилось.

— Так, мы идем уже час, — остановился Моду, — прошли больше километра. Ночью столько не одолеть. Значит, дальше они зайти просто не могли. Сейчас будет ущелье, оно соединяет сразу три террасы, поднимемся по нему наверх и попробуем оглядеть все еще раз сверху.

Расщелина между серых скал оказалась узкой, скользкой и весьма опасной. Ноги все время норовили спрыгнуть с отполированных догонскими ногами камней, ладони, пытающиеся ухватиться за мокрые ветви какого-то белесого кустарника, не успев сжаться, ловили пустоту, настолько стремительно и упруго ловкие ветви сигали вверх.

— Слушай, как же они тут ходят? — смахнул со лба пот Адам, уже испытавший сегодня на себе коварство догонских тропинок и теперь передвигающийся предельно осторожно. — Уж я вроде в горах — дома, но по таким тропам даже у нас ходят в исключительных случаях.

— Да ну? — радостно удивился Моду. — А как насчет того, чтобы часов шесть подряд туда-сюда, да еще с грузом на голове? Местные красавицы по таким дорожкам в день километров по сорок наматывают!

— Все-таки, дикие люди, — хохотнул Адам, — дети гор! У нас к женщинам другое отношение!

— Знаю-знаю, — поддержал малиец. — Вы их вообще за забор не выпускаете! И слово сказать только по праздникам даете! А у нас народ свободный, насилия не терпит.

— Я сразу внимание обратил, — согласился чеченец, — у вас, когда мужик просыпается, вся работа уже женщинами сделана, вот он и свободен целый день! Примерно, как у русских!

— Но-но! — возвысил голос Барт. — У нас вообще равноправие!

— Точно! — засмеялись Моду и Адам. — У нас женщины только по утрам работают, а у вас — круглые сутки!

Так, скрывая за пересмешками все более охватывающую их тревогу, друзья поднялись до первой террасы. Огляделись. И увидели то же самое, что и снизу, с тропы — пестрое лоскутное одеяло догонского пейзажа. Дождь перестал, воздух стал удивительно прозрачен, и окрестности вокруг выглядели выпуклыми и четкими, словно детская раскраска, уверенно заштрихованная разноцветными фломастерами по ясным линиям контура. Минут десять, и земля под набиравшим силу солнцем начнет отдавать влагу. Над почвой, травой, скалами повиснет плотная дымка и размоет, будто накроет грязноватым стеклом, предметную чистоту яркого рисунка.

Приятели до рези в глазах вглядывались в ближние скалы — никого…

— Что-то мы делаем не то, — хмуро процедил Барт. — Ну, чего бы им ночью в скалы тащиться? Да и не пошли бы девчонки, страшно.

— Просто так, конечно, не пошли бы, — согласился Моду. — А после коктейля Ши, боюсь, не просто пойти, понестись могли! А то и полететь, — добавил он задумчиво.

— Но борзогон-то домой вернулся!

— И что? Ему, видно, не впервой. Так что, ищем дальше. Вперед.

И — новый подъем по узкой скальной тропинке. Еще выше. Здесь, на пути к третьей террасе, почти исчезла густая поросль кустов, и цепляться приходилось все за те же скользкие камни, которые норовили увернуться не только из-под ног, но и из-под рук. К концу восхождения ноги и руки ощутимо дрожали, пот жарко щипал разгоряченные исцарапанные лица. Одно хорошо: сюда, в расщелину, практически не попадали солнечные лучи, уже вовсю хозяйничающие над высоким утесом.

Весь долгий подъем Макс гнал от себя навязчивые картины мурманского путешествия, запрещал себе думать о неминуемой трагической развязке, а вот сейчас, когда все они присели отдохнуть перед последней, очень крутой частью тропинки, пережитое навалилось на плечи неимоверной, удушающей усталостью, заставив пригнуть голову к самым коленям. Ни шутить, ни вообще говорить не хотелось, да что там не хотелось, просто не было сил. В голове тупо колотилась одна-единственная мысль: в трагедии с девчонками виноват лично он, Максим Барт. И эта мысль столь болезненно отдавалась в ушах и челюстях, что Макс, не выдержав, громко заскрежетал зубами.