Полуоткрытые жалюзи задерживали яркий солнечный свет, покрывая окружающее пространство узкими желтыми полосами. Глядя на четкие линии, Алиса подумала, что и в жизни все вот так поделено: на узкие полосы счастья, пусть даже призрачного, а в основном — серое, невзрачное ожидание и тоже, в сущности, самообман. Ты надеешься, ждешь, а в итоге получаешь не то, что тебе нужно. Все потому, что забываешь о том, что за время ожидания меняешься и ты, а желания упрямо остаются идиллическими, подогнанными в когда-то созданные рамки.

Алиса усмехнулась, вытирая мокрые щеки. Она вспомнила, как, еще занимаясь в школе, сделала запись в дневнике: привела длинный список достоинств любимого человека. Она гордилась тем, что в ее понимании понятие идеального спутника жизни включало более десятка определений. Девчонки обменивались дневниками, отвечая на вопросы друг друга, и Алиса четко помнила, как Маринка когда-то сделала приписку в конце своих излияний: «Лишь бы честный и непьющий, а остальное не так важно…» Сейчас Алиса понимала, что Марина оказалась самой искренней из всех, кто оставил запись в ее дневнике. Всем хотелось покрасоваться, поднять себе цену, придумывая несуществующих идеальных любимых, а Марина так четко провела под всем этим черту.

Сколько лет прошло, и, сидя сейчас в полуосвещенной комнате, испытывая страх перед будущим, Алиса пыталась уязвить себя: «Твой идеальный избранник обладал даже теми качествами, которые ты не считала важными. Ты ценила его? Любила? Теперь получишь его беззащитного, нуждающегося в ежеминутной заботе, близкого к срыву. Ведь он никогда не сможет смириться с тем, что стал слабым. Он будет пожирать себя за то, что ты будешь свидетельницей его немощи. Ни у тебя, ни у него ничего нет! Даже деньги, которые потекут широкой, бурной рекой, пытаясь спасти своего хозяина, станут тебе противны, ведь они не принесли счастья. Да разве может принести его то, что отвергает душа?» Алиса вздохнула. Одиночество явно не пойдет ей на пользу — слишком много остается времени для копания в собственных мыслях и поступках. Нужно чем-то занять себя, иначе она додумается до чего-то разрушающего, чего доброго снова начнет глотать таблетки. Второй раз отказаться от них будет еще сложнее. Алиса понимала, что сейчас нужно пытаться собрать всю волю в кулак и приготовится к долгой борьбе. Голова четко работала, стараясь дать правильный ход мыслям, но ноющее, грызущее чувство страха сковывало, мешало дышать. Впервые Алиса ощущала себя такой раздавленной. Она не хотела признаваться, что не была готова к такому повороту в своей судьбе. Она должна была уйти раньше, еще в тот день, когда снова увидела Вадима и поняла, что так и не забыла его. Тогда она избавила бы Гарика от необходимости постоянно, снова и снова удивлять, завоевывать ее. Не было бы этого самолета, этих мальчишеских желаний и сегодняшнего финала.

Алиса встала, раскрыла жалюзи, потому что ей стало казаться, что она задыхается без света. Не без воздуха, а именно без яркого, до слез в глазах света, дарящего жизнь всему, что так нуждается в нем. Благодатное лето давно вступило в свои права и, согревая долгожданным теплом после долгой, холодной весны, властвовало. Алиса смотрела на ярко-зеленые листья кленов на аллее возле дома, вспоминая о том, как они планировали с Гариком провести жаркое время далеко от этих мест. Сколько раз она смотрела в горящие глаза мужа, когда он обещал показать ей мир. Он был горд, что может позволить себе воплощать в реальность мечты любимой женщины. Париж — пожалуйста, Мальдивы — обязательно увидишь, Мельбурн — полетим в начале января. У него были мгновенные ответы на все вопросы. Как же он будет чувствовать себя теперь, когда все планы превратятся в каждодневную борьбу с самим собой, с непослушным телом. А его желание поскорее стать отцом… Алиса потерла пальцами виски: она даже это не смогла вовремя сделать. От одной мысли о предстоящей близости с мужем она едва не впадала в истерику. Внутренний судья с удовольствием кольнул ее в самое больное место: «Что же ты не радуешься? Теперь ты надолго освобождаешься от обязательного ненавистного исполнения супружеского долга. Ты можешь не беспокоиться, что он будет ждать твоего выхода из ванны, отбрасывать одеяло и смотреть на тебе горящими глазами. Ему не до тебя, милая, утешься!»

Алиса быстро вышла из гостиной в коридор, открыла сумочку и достала почти пустую пачку сигарет. Закурив, она увидела, как дрожат руки, и сигарета, зажатая в губах, словно исполняет замысловатый танец. Серое облако дыма переместилось на кухню. Алиса села на подоконник, прижалась лбом к теплому стеклу. Она должна перестать думать о том, что будет дальше, о том, что было. В прошлом она уже не в силах что-либо исправить, в будущем — должна постараться не наделать новых, непоправимых ошибок. Она постарается загладить свою вину перед человеком, который открыл для нее свое сердце. Ведь это так важно — знать, что ты не только любишь, но и любим, — это живительный бальзам. Она будет говорить ему о том, какой он прекрасный и любимый так же часто, как делал это он. Ей придется быть упрямой и искренней. Она поможет ему снова стать прежним. Она должна поступить так не ради Гарика или самой себя — во исполнение своей изначальной первозданной роли. В их семье обязательно появится третий, самый главный человечек. Ради этого им обоим нужно постараться перетянуть выскальзывающий канат судьбы на свою сторону. Вместе это сделать легче, они справятся.

Разрываясь между больницей и домом, Алиса не замечала времени. Говорили, что днем было очень жарко — может быть. Ей это не известно, потому что с самого утра и до вечера она была рядом с Гариком. Его давно перевели из палаты интенсивной терапии в отдельную, просторную, с окнами на восток, но проведывать мужа она смогла не так давно.

Молчанов тяжело переживал происшедшее. Несколько раз он выдергивал иглу системы, когда медсестра, дежурившая в реанимации, отлучалась. Он видел только такой выход из сложившегося положения. Ему казалось, что он готов ко всему, но случившееся показало, что он ошибался. Состояние апатии, безразличия и брезгливости, которое он испытывал длительное время, с момента возвращения в сознание, стало его спутником. Он отворачивался от врачей, медсестер, отказываясь поддерживать обычный разговор, просил не пускать к нему родителей и жену, угрожая что-нибудь сделать с собой, если к его просьбе не прислушаются. Врачи настояли на том, что было важным для Молчанова. Они убедили родственников быть терпеливыми, понимающими. Спокойствие Гарика было для них важнее эмоций негодующей Алисы и родителей Гарика, примчавшихся из Горинска, чтобы помочь своему сыну. А он не хотел никого видеть, не хотел, чтобы его увидели таким: в гипсовом корсете, с синяками, отекшей переносицей. Его упорство почти через полтора месяца пребывания в больнице удалось сломить пожилой санитарке, которая убирала у него каждое утро. Однажды, как всегда, протирая подоконник, она покачала головой. Молчанов заметил это.

— О чем это вы? — спросил он, следя за ее выражением лица. Воспользовавшись тем, что за долгий промежуток времени пациент вступил в разговор, она решила действовать.

— Да все о том, что жена твоя какой день в вестибюле проводит. Пожалел бы ее — на ней лица нет, одно страдание осталось. Вон с сигаретой стоит у березки, кто кого тоньше, уж и не знаю.