Для Толстого Наполеон – воплощение суетности, той самой, которую он ненавидит в князе Василии и Анне Павловне, той самой, какую считает худшим качеством человека. Настоящий человек, по мнению Толстого, не должен заботиться о впечатлении, которое он производит, а должен спокойно и величественно отдаться воле событий. Таким он рисует Кутузова.

«Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжёлым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему».

Наполеону посвящены семь глав из двадцати, описывающих Бородинскую битву. Кутузову – только одна. Наполеон во всех этих главах напряжённо-деятелен: он одевается, переодевается, принимает посланцев из Парижа и Мадрида, отдаёт распоряжения, диктует приказ по армии, дважды объезжает позицию, заботится о рисе, который должны выдать гвардейцам… В разгар сражения к нему «беспрестанно прискакивали… его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела». Он отдавал распоряжения – и всё-таки чувствовал, что проигрывает ту игру, в которой всегда был удачлив.

Кутузов сидит на одном месте и как бы дремлет. Ему тоже привозят донесения, но он выслушивает их и не отдаёт никаких приказаний. «Поезжай… и подробно узнай, что и как», – говорит он адъютанту. «Съезди, голубчик, посмотри, нельзя ли что сделать», – просит Ермолова. Когда вокруг него начинают слишком уж ликовать, он, улыбаясь, говорит, что лучше подождать радоваться.

Но когда ему сообщают, что войска разбиты и бегут, Кутузов, нахмурившись, кричит: «Как вы… как вы смеете!..» – и снова кричит, задыхаясь, чуть не плача, крестясь: «Неприятель побеждён, и завтра погоним его из священной земли русской…»

Наполеон отказался завтракать и грубо выругался, когда ему осмелились вторично предложить подкрепиться. Кутузов в разгар событий «с трудом жевал жареную курицу» и едва не заснул на своей скамье, но он знал то, чего не знал Наполеон: «что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска», о которой ещё вчера говорил Пьеру князь Андрей.

Эта сила, по мнению Толстого, определила нравственный исход сражения. Наполеон приказал направить двести орудий на русских – ему доложили, что приказ выполнен, «но что русские всё так же стоят.

– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант».

Вот с этого момента и Наполеон, и вся его армия постепенно начали испытывать «чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения». (Курсив Толстого. – Н. Д.)

Впервые Наполеону некогда думать о впечатлении, какое он производит. Жёлтый и опухший, с красным носом (накануне он простудился, и теперь его мучит насморк), он уже не заботился о том, что солдаты увидят его в таком непривлекательном виде. Пока ему сопутствовала удача, он не думал о вероятности поражения, о том, что сам он может быть убит или ранен. Он жил в фантастическом мире вечного успеха, и сам верил, что неуязвим, что его победы неизбежны. Теперь ему пришлось вернуться к действительности; пришлось понять, что в этой войне Кутузов превзошёл его как полководец; им одержана «победа нравственная», потому что на французов «в первый раз под Бородином была наложена рука сильнейшего духом противника».

8. Совет в Филях

Когда роман Толстого вышел в свет, далеко не вся критика была в восторге от этого произведения. Один из участников Бородинской битвы писал, что он не мог «без оскорбленного патриотического чувства дочитать этот роман, имеющий претензию быть историческим». Другой критик обратился к Толстому с такими словами: «Какой бы великий художник вы ни были, каким бы великим философом вы себя ни мнили, а всё же нельзя безнаказанно презирать своё отечество и лучшие страницы его славы».

Что же так оскорбляло этих людей, в чём они видели презрение Толстого к своему отечеству? В той правде, которую сказал писатель о войне. Им хотелось бы прочесть книгу о лёгкой, бескровной победе над Наполеоном. Их не устраивало то, что война в книге Толстого – некрасива, безобразна, безнравственна.

«Над всем полем, прежде столь весело-красивым, с его блёстками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнурённых, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: „Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?“».

Такая война не нравилась некоторым критикам. Им хотелось прочесть о войне, описанной Бергом: «Армия горит духом геройства… такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они… выказали в этой битве 26-го числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать…» Но эти люди, предпочитающие манеру Берга, ошибались: патриотическое чувство в книге Толстого было, и оно было честнее и сильнее, чем заклинания противников романа. Война у Толстого выглядела некрасиво и устрашающе, но люди шли на неё без громких слов, потому что не могли не идти; когда решалась судьба России, они вставали на защиту своей страны, зная, что пуля не помилует, и стояли насмерть. Так видел войну Толстой, и это ценили в нём другие современники.

Первый подробный разбор «Войны и мира» сделал критик Н. Н. Страхов. Он писал, что «Война и мир» «подымается до высочайших вершин человеческих мыслей и чувств, до вершин, обыкновенно недоступных людям».

Глава о совете в Филях принадлежит, по-моему, к тем вершинам человеческих мыслей и чувств, о которых писал Страхов.

Толстой мог бы рассказать о военном совете, на котором решилась судьба Москвы, с точки зрения одного из генералов – например, Бенигсена, спорившего с Кутузовым. Бенигсен считал, что Москву нельзя отдавать без боя, и, вероятно, в душе ненавидел и презирал Кутузова, решившегося на такой шаг.

Можно было показать совет глазами Кутузова, одинокого в своём неколебимом решении спасти армию и для этого отдать Москву.

Толстой выбрал иной путь. Смелость, с которой он показал Бородинское сражение глазами ничего не понимающего Пьера, – даже эта смелость меркнет перед решением показать совет в Филях глазами ребёнка, шестилетней крестьянской девочки Малаши, забытой на печке в комнате, где идёт совет.

Малаша не знала того, о чём мы прочли в предыдущих главах: Кутузов ещё в день Бородина хотел атаковать французов, но это оказалось невозможно из-за огромных потерь, понесённых армией. Малаша не знала, что один только вопрос занимает