Я уже уходила со двора, когда до моих ушей донесся истошный кошачий вопль. Я обернулась и увидела двух малолетних бандитов, лет по десять, поглощенных интересным занятием. Один держал конец бельевой веревки, перекинутой через ветку молодой липы, а другой засовывал в петлю на другом конце голову большого черного кота. Они собирались его вешать. Я закричала:

– Немедленно отпустите!

– Ага! Еще чего! – хладнокровно ответил тот, что был с петлей, нимало не испугавшись. – Это ведьмин кот! Давай! – завопил он, затягивая петлю на шее кота.

Сообщник дернул за свой конец веревки. Несчастное животное взмыло вверх и забилось в воздухе.

– Убью! – рявкнула я, бросаясь к насильникам. Я схватила за патлы главного палача, сообщник выпустил из рук веревку и отскочил в сторону. Веревка, оставшись без присмотра, под весом кота скользнула вверх. Я попыталась поймать летящего к земле Маркуса, ибо это был он, Эллин кот Маркус, но не успела, и несчастное животное грохнулось оземь. Я подхватила кота с земли, прижала к себе, и снимая петлю с его шеи, бормотала, успокаивая его:

– Бедняжка, лапочка моя, успокойся… да не дрожи так, не бойся…

Обезумевший Маркус рвался из рук, но я держала крепко. Тогда он, смирившись, полез мордой под ворот моей куртки – прятаться. Я чувствовала на шее его теплый мех и холодный влажный нос. Мне передалась дрожь кота, и теперь трясло нас обоих.

Дома Маркус сразу же забился под диван и притаился. Я предложила ему молоко, котлету и кусочек сыра, но он не выходил.

– Маркус! – звала я. – Кис-кис-кис! Выходи, дурачок! Ты живой? Ну, пожалуйста, выходи!

Но все было тщетно. Маркус, смертельно испуганный, выходить не собирался…

Положив трубку, Кузнецов подошел к окну. Еще один прекрасный весенний день. На тополях вдоль тротуаров появился пух. Ярко голубеет небо, по нему неспешно плывут белые легкие облачка. Он смотрел через тусклое, немытое после зимы окно, и думал, что сон, который снился ему, а также предчувствие неприятностей не обманули. И еще думал, что когда-то, когда он был моложе, он не видел снов вообще. Стоило ему добраться до постели – и он мгновенно проваливался в глубокий сон, иногда на полуслове, не успев договорить. И предчувствий не было. То есть было ожидание заслуженных или незаслуженных разборок и втыка от вышестоящих, не без этого. Ожидание, а не предчувствие.

«Старею», – подумал он, не вкладывая в это утверждение никакого кокетства, так как сказано это было наедине с собой, и никого не было рядом, кто мог бы возразить и утешить, сказав: «Ну, какая же это старость? Зрелость, опыт… Самый расцвет!» – «Старею, – повторил он. – Старею и ничего уже не хочу! Не хочу ходить на работу с неподъемным портфелем, не хочу крови, грязи и трупов. Все! Есть же предел. Я устал… Не хочу быть ассенизатором. Как это говорилась в давней песенке про старого гнома? «Я стар, я устал, да и двигаться стал я с трудом…»

«А друзья-товарищи-современники?! Отставники-пенсионеры. Седые, плешивые, одышливые… Вон Мишка Савенко заходил на днях, анекдот рассказал, похабщина та еще, настоящий мужской анекдот, который рассказывают в компаниях, где нет женщин. Захохотал, закашлялся, захрипел, схватился за сердце… валидол с собой таскает. Едва не помер. А был первый бабник на деревне! И в перспективе – манная каша и слабительное на ночь, а также от давления, желудка, сердца. Тьфу! И курить бросить! Не дождетесь! Старшая дочка уже подъезжала с экономическими расчетами…»

Настроение было паршивым. Утром оказалось, что кончился кофе. И винить было некого – жена неделю как уехала в пригородный дом отдыха, и жизнь у него вполне холостяцкая. Вчера зашел на огонек Коля Астахов и выдул весь кофе. Привык пить крепкий, как деготь. Ему-то что, жеребец здоровый, молодой, дурной – кофе на ночь! Коньячок, кофе, копченое наперченное мясо, принесенное Колей в подарок, приготовленное его матушкой по особому домашнему рецепту. И он туда же, старый дурак! Кузнецов погладил недовольную печень. В итоге пришлось пить цветочный чай из запасов жены (бр-р-р!) вместо кофе и глотать клейкую растворимую овсянку, которую он залил к тому же недостаточно горячей водой, подлизываясь к печени.

Они сидели за столом, пили коньяк с кофе, закусывали отвратительным перченым мясом домашнего приготовления и обсуждали убийства генеральши Медведевой и актрисы Эллы Семашко.

Закрыв дверь за гостем, Кузнецов вернулся в комнату, где было не продохнуть от дыма, встал на пороге, обозрел неаппетитные остатки еды на столе и горы окурков в тарелках. Две пустые коньячные бутылки под столом. Мерцал телевизионный экран. Диктор – тощий мужчина с ироническим выражением лица, в бабочке, беззвучно разевал рот и был похож на глупую рыбу. Звук они с Колей отключили, чтобы не мешал сосредоточиться. Он открыл окно, впустив в комнату свежий ночной воздух, пахнущий листьями, и шелест молодого дождя. Подумал, что соскучился по жене. И еще подумал, что к старости человек теряет гибкость, приспособляемость и становится рабом привычки. Спать – в одиннадцать, завтрак – в восемь. По воскресеньям дача, за обедом газета. Неожиданные визиты надолго выбивают из колеи и ничего, кроме раздражения, не вызывают. Он посмотрел на часы. Они показывали два.

«Убить мало, – подумал он, имея в виду капитана Астахова. – Как можно прийти без приглашения и проторчать в гостях чуть не всю ночь?»

Он, конечно, не выспался. Сначала долго ворочался – давал о себе знать выпитый кофе, потом все-таки уснул, не услышал будильника и в итоге проспал. От вчерашнего мальчишника остался противный вкус во рту, тяжесть в затылке и ноющая тупая боль в печени. Бреясь, он с отвращением рассматривал в зеркале свое лицо с мешочками под мутными глазами, лицо «пожилого бонвивана», хотя бонвиваном он никогда не был. В довершение оказалось, что он забыл забрать из химчистки рубашки, и ему пришлось надеть несвежую, ношенную уже два дня. День начинался плохо и ничего хорошего в дальнейшем не сулил. Вчера звонили из управления, начальство требовало передавать дело об убийстве Медведевой в суд, а ему было не все ясно. Всем ясно, а ему неясно. Убийство Симкина, убийство актрисы… Это звенья одной цепи. И работать тут еще и работать!

Предчувствия не обманули его. Не успел он переступить порог кабинета, как раздался телефонный звонок. Звонил человек, назвавшийся подполковником Малышко из СБ. Попросил подъехать «по одному адресу, тут недалеко». Конспиратор хренов! Сказал, что в десять ноль-ноль за ним заедет машина. С начальством уже согласовано. Он был приветлив, повторял, «если вы располагаете временем» и «если вы не против», но была в его тоне, как показалось Кузнецову, противная убежденность, что все сразу должны взять под козырек, рявнуть «есть!» и бежать со всех ног выполнять боевое задание. «А в чем дело?» – спросил он. «Не хотелось бы по телефону, – отвечал уклончиво подполковник Малышко. – Вот приедете – обсудим!» И добавил, что это связано с последним делом Кузнецова.

«Значит, они тоже копают», – подумал Кузнецов с раздражением, и его настроение окончательно испортилось. Хотя, казалось, куда хуже. Ему было неприятно, что «конкурирующая фирма» не считала нужным поделиться информацией с коллегами, считая это ниже своего достоинства.