Я на них не смотрел. Не оглядывался по сторонам. Вовка хныкал. Гришка сцепил зубы. Я слышал, что он их сцепил и скрипел. Евсей так делал.

Дома я как следует объяснил, что и зачем. В ходе разъяснительной беседы обнаружилось, что Сунька отрицательно настроил малолетних на мой счет. Он заверил, что я намерен отдать их в детский дом, в то время как Мирон с Симой хотят их оставить у себя. То есть в их понимании — на свободе. И чтоб они ни за что не соглашались со мной ехать, несмотря на любые мои обещания и возможные хорошие подарки.

Подарков у меня не оказалось. Это смутило особенно Вовку.

Он спросил:

— Ты можешь купить целый велосипед?

Я сказал, что на велосипед у меня денег нету.

Вовка сказал Гришке:

— Ну видишь!

Что означало «видишь» — я не понял. Но понял вот что: надо сажать рядом Мирона, Симу с Сунькой и устраивать общий окончательный разговор. При детях.

На улице я задержал какого-то паренька, велел ему бежать в клуб и сказать Мирону, чтоб вместе с Симой и Сунькой шел в дом Басина. Приехал Михаил Иванович из Чернигова.

В ожидании Файды я внимательно и целенаправленно обследовал крышку погреба. Причем в присутствии детей. Нарочно спрашивал, не замечали ли они большого гвоздя, которым забивали крышку. Не играли ли под полом в войну, в разведчиков или другие игры. Тайно от деда, Малки и Зуселя или с ними вместе.

Гришка сильно тщательно елозил по крышке и возле нее, искал след от гвоздя или сам гвоздь.

То спичку горелую мне сунет, то щепочку и орет:

— Вот гвоздь! Вот гвоздь!

Так ему хотелось найти.

Но я видел, что никакого особого запора на крышке не существовало никогда. Крышка только плотно налегала на половицы. Для поднятия — пожалуйста, скоба. И ничего больше и дополнительно.

Я прекратил поиски и сказал Гришке:

— Гриша, ты старший из всех братьев. За тобой стоят следом Вова и Ёся. Тебе было б приятно, если б про них говорили, что они брехуны? И все вы, братья Гутины, брехуны.

— Почему все?

— Потому что если один брат сбрешет — скажут на всех. Такой закон. Тебе б было приятно, если б из-за Вовки или Ёськи на тебя показывали, что ты лично — брехун, ни за что ни про что?

Гришка молчал.

Сказал Вовка:

— Гришка не брешет. Он не знает. Я видел, как дед ходил тут с молотком и здоровенным гвоздем, хотел погреб забить, чтоб мы не лазили. А потом и говорит сам себе: «Жалко портить». И не забил. А гвоздь на подоконник положил с молотком. Я гвоздь взял. И молоток. Без спроса. Мы их потеряли на речке. Потом. Дед молоток искал и на нас сразу подумал. А про гвоздь не спрашивал. Ты теперь спрашиваешь. Мы и сами не знаем, куда гвоздь делся. Молоток большой, и то мы не знаем. Гвоздь тем более.

— Хорошо. Понятно. А внутрь, под пол вы лазили?

— Лазили. Много лазили. — Вовка взял инициативу. — Но потом дед сказал, что в погребе живет папа. Он мертвый, потому там и живет. И чтоб мы не лазили и не тревожили. Мы больше и не лазили.

Глаза у Гришки были на мокром месте. Он шикнул на Вовку.

— Ну так вы, значит, в погреб не лазили после того, как вам дед запретил?

Гришка ответил за двоих:

— Без Вовки мне там делать нечего, а он боялся. Аж до мокрых штанов доходило. Что я его, мучить буду за это? Ничего там интересного нету, в погребе. Ни жратвы, ничего. Одна дурня. А где гвоздь, мы не знаем. Зачем вам гвоздь, дядя Миша?

Первый раз за этот день он назвал меня как раньше — дядя Миша.

— Просто. Я гвозди собираю. Некоторые марки собирают. А я гвозди. Мирон Шаевич мне рассказал, что дед Довид интересным гвоздем погреб забил. Вот я и подумал, найду — себе попрошу. Вы б отдали?

— Конечно, — серьезно ответил Гриша. Вовка повторил за ним. Как клятву.

И ничего хлопцы про кисет не сказали. Если б видели хоть раз в погребе — доложили б. Значит, не видели. Если б видели, ниточка потянулась бы под такое настроение, Гришка б вывалил и как хитро узел развязывал-завязывал и так далее. По списку.

Про какие гроши говорил Гришка в таком случае? Сейчас жать — можно и пережать. Сломать. Я отложил.

Явились в полном составе Мирон, Сима и Сунька. Сели за стол.

Дети — тут же.

Говорю:

— Вот мы все собрались на большой совет по поводу дальнейшей судьбы наших детей — Григория и Владимира. Они остались сиротами, это известно. И первый вопрос тебе, Самуил. Ты признаешь, что пугал их детским домом?

Сунька пробормотал, что не пугал, а только обрисовал ситуацию по их же просьбе.

Я обратился к Гришке, чтоб повторил слова Суньки про детский дом.

Гришка молчал.

— Чтоб этот вопрос закрыть, я делаю вывод: никакого детского дома или приемника не может быть. Григорий и Владимир едут ко мне на жительство, чтоб воссоединиться с своим младшим родным братом Иосифом. У них будет в Чернигове благоустроенное жилье и все условия для дальнейшей учебы и взросления. Моя жена Люба их ждет и уже любит, как своих родных детей. У кого есть вопросы? Григорий? — Гришка молчал и скрипел зубами. — Владимир? — Вовка тянул носом, но ни соплей, ни слез я не заметил. — Мирон Шаевич? — Файда хотел что-то сказать, но не сказал. — Сима? — Сима держала голову вниз глазами, пожала плечами, но ясно прошептала согласие. — Самуил?

Сунька встал, отодвинул табуретку, поправил ремешок на штанах и говорит:

— Я за то, чтоб всем стало хорошо. А это надо еще взвесить. Я ухожу в Советскую армию. Мои родители остаются одни. Им хотелось бы взять к себе Гришу и Вову. К тому же комсомольская остерская организация полностью в курсе и разработала ряд мероприятий. Например…

Я подошел к Суньке, положил руку на его плечо, тепло сказал:

— Суня, ты комсомолец, а я коммунист. Твоя инициатива хорошая. И людей ты поднял на хорошее дело. Но ты не прав. Ты сейчас думаешь про благо своих родителей, которым хотелось бы иметь в опустевшем после тебя доме и детский смех, и игры, и так далее. Но Остер — это Остер. А Чернигов — Чернигов. К тому же у меня права по совести. Евсей Гутин — мой друг.

И как я ему в глаза посмотрю, хоть где бы он ни был, если я его детей оставлю без своего влияния?

Сунька покраснел до неузнаваемости.

— Ну, Самуил, отвечай. — Я понимал, здесь должна поставиться точка.

Сунька отчетливо сказал:

— Если в глаза, я согласен. А так нет.

И вышел на двор.

Гришка с Вовкой смотрели на меня. Мирон и Сима тоже.

Я сказал:

— У нас тут не суд. У нас — собрание. Потому голосуем. Суня против. Кто еще против?