Майкл неуверенно покосился на тетю: «Все в порядке? Что я должен делать?» Тетя счастливо улыбалась.

— Инночка, иди сюда… Это мой племянник. Сын Вени. Из Америки.

Рыжеволосая женщина от неожиданности закашлялась.

— Ничего себе у вас сюрпризы! А вы, кстати, похожи! Александра Николаевна, как я рада! И вы молчали!

Она схватила руку Майкла и с силой тряхнула. Потом обняла тетю. Квартира сразу пришла в движение.

Тетя вцепилась в руку Майкла.

— Мишенька, посиди со мной. Инуся, ты же знаешь там, что где. Спасибо тебе, мое солнышко, за заботу. — Она быстро перевела взгляд на Майкла. — Она мне все время что-нибудь вкусненькое приносит, а мне уж и нельзя, но я по чуть-чуть, — подумала и добавила: — Нет, ты все же иди, помоги ей. Давай-давай, я отдохну пока.

Александра Николаевна закрыла глаза, вздохнула и улыбнулась.

Когда Майкл вошел на кухню, Инга вынимала еду из пакетов и раскладывала по полкам. Увидев подмогу, она сунула ему в руки пластиковые лотки с рыбой и нарезанной колбасой, огляделась, забрала обратно, убрала в холодильник, чуть не задев его локтем.

— Обалдеть можно! Какие события, — продолжала тараторить Инга. — Вы один приехали? Да? А семья? В Америке осталась?

Ответить он не успел — она впихнула ему в руки пачку чая и пакет с макаронами, залезла на табуретку, оттуда наклонилась к Майклу.

— Надолго к нам? Сейчас я что-нибудь соображу на стол. — Она взяла у него продукты и стала укладывать их в верхний ящик.

Табуретка под ее ногами поехала, Инга качнулась и чуть не упала. Майкл успел подхватить ее за талию, нечаянно задрал майку и уперся носом в ее голый живот.

— Упс, сорри. Я вам точно здесь помогал? — Он почувствовал, что краснеет.

— It’s OK, you’ll get used to it, in a day or two. Those kitchens, they are so freaking small, even for one… — Инга, похоже, ничуть не смутилась и бойко перешла на английский.

— Yeap, so true! But, if I may… Ah, am I allowed to say something too?[4] Мы можем говорить по-русски? Мне надо улучшить язык. Там, где я живу, никто не говорит со мной по-русски.

— Без проблем. Молоко! — Майкл передал Инге пакет. Они расправились со второй сумкой.

— Дети! — раздалось из комнаты. — Что там за шум? Вы не ссоритесь? Идите сюда!

Александра Николаевна стояла в проеме двери.

— Инуся, достань, солнышко, с антресолей коробку. Ты поймешь, она там такая одна.

Инга опять полезла наверх, Майкл предусмотрительно встал рядом — для подстраховки. Он принял из рук Инги большую канцелярскую коробку из потемневшего картона и аккуратно поставил на стол, придерживая крышку.

— Может, это и много сразу, но сегодня такой день… — Александра Николаевна опустилась на диван. — Ох уж эта привычка молчать! Вторая натура для нашего поколения. Но теперь тут только свои, расскажу, пока меня деменция не хватила. — Майкл и Инга устроились по бокам. — Мама моя, Анна Михайловна, царствие ей небесное, была родом не просто из еврейской семьи, а из семьи обеспеченной, да к тому же покинувшей Россию. Она мало что мне тогда рассказывала — сами понимаете, времена были такие, что с такой родословной можно было получить десять лет без права переписки. При рождении ее назвали Рина, так она даже имя поменяла на Анну. Впрочем, молчание ее не спасло. Она была костюмершей в московском ГОСЕТе, арестовали маму в 49-м, через год после смерти Михоэлса. Бедного Соломона Михайловича раздавили грузовиками по заказу спецслужб в 48-м. Иночка, прости, ты, наверное, столько раз слышала эту историю? Но Миша не знает…

— Александра Николаевна рассказывала мне про Соломона Михоэлса, — пояснила для Майкла Инга, — он был благодетелем ее мамы и большим другом. Когда Александре Николаевне было 14 лет, ее спасли родственники отца, с которым ее мама к тому времени была уже в разводе. Маму она больше ни разу не видела. Через семь лет после ее ареста пришло извещение: «В заключении скоропостижно скончалась от болезни», и все.

— И все? — переспросил Майкл.

— Реабилитирована посмертно в 87-м, — закончила Инга.

Александра Николаевна тем временем достала небольшой альбом, перевязанный бечевкой. Попыталась развязать узлы сама; тесемки начинали поддаваться — под ее пальцами появилась небольшая петля. Она словно исполняла одной ей ведомый обряд.

— Вот, — бормотала она, перебирая снимки. — Я же помню, она здесь.

Шуршали страницы старого альбома, трепетала тонкая бумага, шелестели под пальцами пожилой актрисы конверты и фотографии. Майкл подумал — голоса.

Александра Николаевна развернула к нему альбом: на фотографии на фоне большого каменного дома стояла группа людей.

— Слева направо: Осип, дед мой, и его сыновья: Аарон, Михаил и Натан. А вот эта маленькая кучерявая девчушка — моя мама, здесь она еще Рина. От мамы знаю только, что жили они зажиточно, у них дома были и в России, и на Украине, и в Германии, дело держали большое, пушное, что ли. Аарон после революции перебрался в Америку, Михаил осел в Лейпциге, а Натан — он стал коммунистом и остался тут, занимал сначала высокие посты, а потом был расстрелян. Но он успел познакомить моих родителей. Николай, отец мой, был ярым сторонником советской власти. Тоже умер в лагере… Ох, я не об этом же хотела! Мама успела выйти за него замуж, сменила имя, родила меня. Но очень тосковала по своей семье. Я помню, она мне рассказывала сказки о трех богатырях. В них всегда было три старших брата, которые приходили ей на помощь в час беды. А она варила им варенье и пела песни… Много лет спустя я увидела эту фотографию и сразу узнала героев сказки. Вот они, три богатыря, вот твой дед, Миша.

Майкл не отрывал глаз от фотографии. Тетя то приходила в волнение — он видел, как дрожали ее пальцы, — то успокаивалась.

— А теперь то, что я еще никому не показывала.

Александра Николаевна достала со дна коробки связку старых конвертов, желтых и мятых, исписанных одним почерком. От неосторожного движения они рассыпались по столу. Но Александра Николаевна даже не стала их собирать.

— Это было в конце 80-х — начале 90-х, сейчас точно не помню, да и не важно. Я была одна дома. В дверь позвонили, я открыла, а там — Андрей Ермоленко, наш секретарь Союза кинематографистов. «Александра Николаевна, — и говорит так официально, хотя мы с ним сто лет на ты. — Времена поменялись, я принес то, что принадлежит вам». И дает эту коробку. А в ней письма. У них в Союзе разогнали всех кагэбэшников, повыкидывали их к чертовой матери из кабинетов, вскрыли архивы и спецхраны — а там… Твой отец, Миша, все эти годы писал мне, пытался со мной связаться, передать весточку. Я помню, в Варне, на кинофестивале, ко мне подошел неизвестный человек и тихо так говорит: «Вам поклон от Вениамина!» Как я испугалась! Какой Вениамин? Вдруг услышит кто? В делегации-то на одного киношника по два кагэбэшника… Ну и просидела до конца фестиваля в номере, только бы не видеть этого дядьку. Даже за призом не пошла.